Не черный ливень отрезал его от Нарьяны. Сама выскользнула из рук.
Прокричав в пустоту дорогое имя, Хорсун отчаянно зарыдал и так, рыдая, стуча кулаками по земле, проснулся.
Нарьяна ушла навсегда. Больше не будет во снах черного ливня. Хорсун перевернулся на спину, открыл глаза и тихо заплакал в небо.
Когда недреманный мир возвратился к слуху и зрению, Хорсун увидел вверху рубища лиловых туч. Попробовал встать и не смог. Потянуло разом все мышцы, аж вместе со стоном снова выбило слезы. В гудящей голове рвались клочки мятых мыслей, и не было ни одной, которая объяснила бы, что с ним произошло и что происходит вокруг.
Оказалось, он уснул на обрывистом берегу Диринга. Привычные земные очертания и краски пропали из глаз. Орто чудилась бескровной, холодной, была вся в рудных, голубоватых и лиловых оттенках, словно ее небрежно, не стесывая острых углов, вырубили из глыб льда.
Может, все еще блажнилось? Но вспомнились победа над врагами, Бесовский Котел, видения в небе, и причуды зрения перестали удивлять. Вот только запамятовал, когда взошел по тайной тропке к могиле жены и как очутился здесь.
Брошенным в воду обмякшим луком ощущал себя Хорсун. Он не знал, сколько времени пролетело с тех пор, как его занесло сюда неведомым ветром. Тело понемногу расслабилось, и спокойное дыхание восстановилось. Он ощупал руки, пошевелил ногами. Вроде бы цел. Заставил себя сесть. Голову понесло вкруг, зрение вновь заиграло в прятки.
…На могиле он увидел пряморогого лося. Ведь так было? И это был зверь, о котором говорил Быгдай. Тот самый, убитый в год Осени Бури. Откуда взялся опять – не дух, не привидение, в прежней плоти? Так же, как тогда, косматилась грива на высоченном загорбке, колыхалась длинная подшейная серьга и горели маленькие зеленоватые глазки. Лось, несомненно, ждал Хорсуна. Готовясь к бою, яростно топтал кучу березовых веток… И вдруг появилось круглое мерцающее облачко, подплыло, клубясь, к голове пряморогого. А он точно взбесился. Прыгнул, подцепил облачко рогом и заметался, руша кусты и деревья. Что-то ярко вспыхнуло, треснуло, мрак шибанул в глаза. Хорсун успел подумать, что ослеп или, скорее всего, умер. Он перестал видеть, слышать, чувствовать и, кажется, даже дышать… После чего привиделся сон.
«Ты – живой человек, – сказала Нарьяна. – Ты – старейшина. У тебя Элен. У тебя наша девочка».
Со стыдом вспомнились веселые ямочки на щеках Долгунчи. О какой девочке упомянула жена? Охолонил себя: потом подумаешь, потом… Дорог был каждый миг, время ли размышлять о прошедших мгновениях? Надо идти, собрать людей, решить Малым сходом, что делать. Двигаться, думать, жить!
Хорсун поднялся и не дал себе роздыху, шагнул раз, другой… Сумел дойти до ближнего березняка. Тронулся б дальше, но тут раздался оглушающий звук, как если бы множество множеств кнутов щелкнули враз, и тотчас жахнули девять двадцаток ветров. Смешанные вихри обдали жгучими струями стужи и потоками палящего жара. Глотая промозгло-знойный воздух вмиг иссохшим горлом, Хорсун из-под руки глянул вверх и без сил привалился к стоящей рядом березе.
Он не успел. Холодные пальцы звезд издали последний щелчок. Юргэл и Чолбона поцеловались.
Над горной грядой полыхнуло угольно-красное зарево. Гора жрецов мощно содрогнулась. Гигантским сполохом взорвался над ней ворох ветвистых молний, и на Великий лес обрушился многорядный грохот. Примерно оттуда, где находилась Скала Удаганки, в небо с невероятной скоростью устремилась, бешено извиваясь, багровая змея. На голове ее волчком крутился бугристый колоб величиною с луну, вылепленный изо льда и снега. Хвост змеи окружала свита черных смерчей.
А над соседней с Дирингом березовой рощей сумасшедшими качелями замоталась длинная тень. Ее ничего не отбрасывало, она жила в воздухе сама по себе, раскачивалась и раздувала бока пузырями, не плоская, как обычные тени, а раскормленная, полнотелая, похожая на громадную гусеницу в перетяжках. Рискуя лопнуть, тень тянулась к Дирингу, к Хорсуну, как ему вдруг показалось, и выла так жутко, точно внутри нее истязали кого-то бесы.
Ярые ветра и вихлястая тень разозлили всегда гневливые волны Диринга. Озеро взревело с хрипом и визгом. Тяжкая вода вымахнула из недр бурливым валом, словно лапа с когтями из пены, и ударила в пешее небо. Когти полоснули по хвосту багровой змеи, та колесом завертелась, брызжа шипящими искрами.
Грузно подпрыгивал на колесе ледяной колоб. Он вспух, раздался и уже перерос луну. Исступленно вращаясь, змея разглаживала его и подбрасывала высоко, будто в мяч играла… И все наверху исчезло в красном мареве, кроме этого студеного колоба. Слепящими лезвиями исходило из морозной глуби его пагубное излучение. Капли горящей смолы летели в смертоносных ветрах и опаляли кроны деревьев.
Хорсун поспешил отстраниться от березы – дерево пало с почти человеческим воплем, вывернув корни с дерном, как огромную волосатую ступню. Кругом в неумолчном треске и стоне крушилась и горела тайга. Вспыхивали сушняк и хвоя, дымились мох и кусты.
Все мысли Хорсуна разбежались, оставив одно: «Ты – живой человек. Ты – старейшина. У тебя Элен, люди. Иди». Между тем не то что ступить, устоять на ногах не было мочи. В теле разливалась душная слабость, дурнотой выворачивало нутро. Он сел и оперся о поваленную березу. Еле переводя дух в метельных порывах, услышал снизу нарастающий гул. Через миг гром стал подобен бою двадцатки табыков, пошитых из шкур Водяных быков. Орто садануло изнутри и сотрясло снаружи, вздыбило в судороге и корчах. Подземные толчки и удары взрезали в зыбком дерне горячие трещины.
Странно измененное зрение Хорсуна будто воспарило над долиной. Все виделось ясно как на ладони. Среди пыльной пурги, под деревами, согнутыми, точно трава на ветру, возле шатких юрт метались сраженные ужасом люди, звери и птицы. Над землей неслись кучи лесного хлама, песка и камней. Штормовая буря прихватывала на лету беспомощную живую плоть, катила по дворам и аласам, швыряла из стороны в сторону, била о холмы и подножия
