– Мужчине, женщине? Возраст?
– Мужчина, за пятьдесят.
– Тогда бумажник, кожаный. Темно-коричневый или черный цвет. Стиль строгий и элегантный.
– Спасибо! – кивнул Юра и улетел. Я пробежался взглядом по указателям.
«Но вот я набрел на товары.
– Какая валюта у вас? – говорят.
– Не бойсь, – говорю, – не доллары!»
Высоцкий – гений. На каждую ситуации в жизни найдутся стихи. Долларов у меня нет, но… В 90-е неизвестно откуда возникшие валютчики станут сипеть в людных местах: «Доллары, марочки…» Теперь бы «марочки» да с умом потратить…
К восемнадцати ноль-ноль все были в холле. Фронтовики и Юра держали в руках огромные, пухлые полиэтиленовые пакеты с логотипом магазина. А вот я – чемодан. Большой, пластиковый. Выглядел он солидно, хотя обошелся в смешную сумму. Ну, так торговаться надо уметь. У чемодана оказался дефект – мелкий и не мешающий эксплуатации. Я его обнаружил и указал продавцу: дескать, браком торгуете. Изобразил гнев. Продавец позвал заведующего отделом. Турок рассыпался в извинениях и сбросил цену в несколько раз.
– Барахольщик! – сказал Григорий Яковлевич, ткнув в меня пальцем.
Все засмеялись. Покупатели-турки смотрели на нас во все глаза. Было видно, что подобное зрелище им внове. Европейцы не только зашли в их магазин, но и ведут себя по-хозяйски. А то. Это вам не немцы. У русских разговор короткий.
В отеле мы с Юрой, не сговариваясь, стали разбирать покупки, выкладывая их на кровати. Итак, что имеем? Шубка белая из искусственного меха – одна. В Германии такие носят исключительно турчанки – дешевка. Что сделаешь, нет у меня денег на норковую. В СССР и искусственная сойдет за последний писк. Тем более что к шубке прилагается белый берет из мохера и белые же сапоги. Последних в Минске вообще ни у кого нет – в СССР не выпускают обувь такого цвета. И из-за границы не завозят – непрактичная. Но нам на это плевать. Минск обзавидуется. Это не все. Лиле предназначены белая «водолазка» и джинсовое платье-клеш без рукавов. Можно носить летом, а можно и зимой, поддев под него ту же водолазку. Теще и Маше по мохеровой кофте; первой – черного, второй – светло-коричневого цвета. Мужчинам семьи Девойно и отцу – джемперы с треугольным вырезом спереди. Акрил с добавлением шерсти, рисунок – разноцветные ромбы. У каждого – разный. Будут надевать по праздникам, вызывая завистливые взгляды соседей. Заграница… Самое смешное, что стоило все это недорого – синтетика. Плюс я потребовал и получил скидку за оптовую покупку. Послезнание рулит. Себе я выбрал джинсовый костюм и коричневые ботинки. В СССР буду выглядеть модно.
– Ого! – раздалось за плечом. Я повернулся. Юра смотрел на разложенное богатство во все глаза.
– Семья у меня большая, – сказал я.
– Сергей… – Он смутился.
– Деньги потратил? – сообразил я.
– Ага! – вздохнул он. – Оставил тридцать марок на всякий случай, а потом увидел кофточку…
– Девушке?
– Маме. Она меня одна растила. Отец умер, когда мне было четырнадцать.
Я достал из кошелька и протянул ему банкноту в 50 марок. Он радостно зажал ее в руке.
– Я отдам! В Москве.
– Не нужно! – сказал я. – Заберу коньяк, и мы в расчете.
– Согласен! – обрадовался он. Еще бы. «Двин» в СССР стоит чуть более 20 рублей за бутылку. Поменять их на марки по курсу один к одному – неслыханная удача. Хотя Госбанк СССР считает иначе. Он за марку дает 36 копеек. Только кто ж ему по такой цене продаст? На черном рынке марка стоит 2,5 рубля, да еще попробуй найди. За нелегальную торговлю валютой в СССР статья – вплоть до расстрела…
Ужинали по-прежнему компанией. В этот раз закуска была скромнее – привезенная с собой колбаска и хлеб. Плюс вареные яйца. Жареных куриц съели вчера, спиртное почти все выпили. На столе стояли бутылка водки и «Двин». Коньяк, естественно, мой. Пить не хотелось, но Панкина следовало угостить – ему «Двин» нравится. С председателем правления ВААП нужно дружить.
За ужином мы просмотрели выпуски новостей. Пресс-конференцию и вправду крутили по всем каналам. Вертящий головой журналист вызвал восторг у фронтовиков.
– Так ему и надо, фашисту! – заключил Юрий Васильевич. – А то взяли моду через губу разговаривать. Забыли, кто на рейхстаге расписался.
– Кстати, Сергей, – сказал мне Панкин, – Циммерман звонил, просил передать тебе, чтобы завтра нашел его на выставке. Похоже, им твое предложение понравилось.
Вот что «Двин» животворящий делает! А ведь мог и не сказать. Телефон в номере только у Панкина. Фронтовики уставились на меня.
– Сказку хочу для них написать, – объяснил я.
– А-а… – протянул Григорий Яковлевич, и оба писателя утратили ко мне интерес. Сказки им неинтересны. Они остались на той на войне, так же как и
