оторопь. Но не у меня.
– Моя фамилия Байер, – сообщил немец, двигая ко мне по прилавку чашку. Кофе в нее он налил из блестящего агрегата – и себе тоже. – Зовут меня, как вы, наверное, догадались, Ганс. – Он рассмеялся. – А вы? Иван?
– Сергей. Фамилия – Девойно.
– Где вы живете в России? Москва?
– Минск.
– Вот как? – Он поставил свою чашку. – Был я в вашем городе. Признаться, это были не лучшие годы моей жизни.
– Плен? – догадался я.
– Я-я, – кивнул он. – Семь лет. С тысяча девятьсот сорок четвертого по тысяча девятьсот пятьдесят третий. Здрасвуйте, гражданин начальник, – произнес он на ломаном русском.
Мы помолчали. Допили кофе.
– Кому вы хотели купить костыли? – спросил он.
– Одной фрау. Я ей обязан. Много мне помогала.
– Что у нее с ногами?
– На войне была медсестрой. Однажды их госпиталь обстреляла немецкая артиллерия. Прицельно… – Я запнулся.
– Не стоит проявлять деликатность, – сказал Байер. – Я знаю, что вермахт обстреливал русские госпитали. А вот Красная армия – нет. Что произошло с фрау?
– Осколок отрубил ей ногу ниже колена. С тех пор она ходит на протезе. Но у нас плохо их делают. Протез тяжелый и натирает культю. Дома она отстегивает его и пользуется костылями. Но они деревянные и неудобные. Эти, – я указал на витрину, – лучше.
– Понятно, – сказал Байер. – Что ж, герр Девойно. Я продам вам костыли со скидкой. За одну марку. Я капиталист и не могу бесплатно. – Он усмехнулся.
– Почему? – спросил я.
– В Минске к нашему лагерю приходили русские женщины. Они приносили еду. Мы знали, что сами они голодают и что у них есть дети. Но они все равно несли. Мы делали игрушки для их детей, какие-то мелочи, но это было крохотной платой за возможность выжить. Я до сих пор не знаю, почему они так поступали. После того что мы, немцы, сотворили на вашей земле… – Он вздохнул.
– Кем вы были на той войне? – спросил я.
– Врачом. Я не убивал русских, герр Девойно. Я их даже спасал. Иногда в наш госпиталь привозили раненых русских офицеров. Но о том, что делали в России наши солдаты, я знаю. Поэтому не хожу на собрания ветеранов. Мне неприятно вспоминать… – Он помолчал. – В тысяча девятьсот пятьдесят третьем я вернулся в Германию. Разоренная войной страна, нищета. Платили мало. Но у меня был план. На войне я провел сотни ампутаций, поэтому знал: калекам понадобятся протезы. Их оплачивало государство, оно продолжает делать это и сейчас. Спрос постоянный. Протез со временем изнашивается, его нужно менять. Отличный бизнес! – Он усмехнулся. – В русском лагере я познакомился с замечательным инженером, рассказал ему об идее. Курт согласился стать моим компаньоном. Мы разработали модели легких и удобных протезов. К тому же они оказались дешевыми. Государство их охотно закупает. У нас с Куртом сеть мастерских. Недавно я передал дело сыну, оставив себе этот магазин. Жена моя умерла, и мне скучно сидеть дома. В магазин приходят калеки, мне интересно с ними общаться. Вот и русского писателя встретил. – Он улыбнулся.
– Спасибо, герр Байер! – сказал я.
– Не стоит, – махнул он рукой. – С удовольствием сделал бы вашей фрау протез. Но для этого ей нужно приехать сюда.
– Заочно не получится? – спросил я.
– Как вы сказали? Заочно? – Он задумался. – Если произвести точные замеры…
– По первой профессии я слесарь-инструментальщик, – сказал я.
– Гм! – Он окинул меня испытующим взглядом. – Можно попробовать. Подогнать по высоте труда не составит – опорная труба регулируется. Стакан для культи сделать с амортизирующими вставками. Поставить ремни для крепления на ноге… – бормотал он, подняв взгляд к потолку. – А что? Может получиться. Вот! – Он вытащил из-под прилавка несколько листков. – Произведите все необходимые замеры и впишите данные в нужные клетки. Пришлите их мне. Адрес – внизу. Готовый протез вышлю по почте.
– Данке! – Я забрал листки. – В будущем году в издательстве S. Fischer Verlag выйдет моя книга. Аванс я уже получил. Со второй выплаты попрошу заплатить вам за работу. Выпишите счет.
– Не нужно, – сказал он. – Еще марка, и вы мне ничего не должны. Мне будет приятно помочь русской медсестре. Мы были по разные стороны фронта, но все же коллеги. И я не забыл русских женщин, носивших нам еду. Не могу отблагодарить всех, но пусть хоть одной станет легче. Я стар, герр Девойно, а с возрастом становишься сентиментальным. Вам это трудно понять.
«Отчего же!» – подумал я, но возражать не стал. Отсчитал немцу две марки и на прощание пожал руку. По-моему, он это оценил.
