нечего.
Весь этот проклятый мир ополчился против меня. Но я все еще могла держать оружие, и верный кинжал был со мной.
– Возьмите меня с собой, – потребовала я. – Туда, к звездам.
– Мы всегда с радостью принимаем тела, отданные на нужды науки.
Потом они развернулись и, не произнеся больше ни слова, поднялись на корабль.
Я обвела взглядом улицу – когда-то шумную, а сейчас укрытую кладбищенской тишиной. Мы сбежали сюда в надежде на освобождение, но нашли только горечь и смерть.
Внутри корабля пришельцев что-то загудело; огни стали ярче, их свет завораживал, и меня снова захлестнуло волнение. Наконец-то. Наконец я могла просто взять и оставить прошлое позади.
Да, я любила. Но все, кого я любила, мертвы.
– Подождите меня!
Я видела много битв и много погибших, молодых солдат, которых объединяло одно. Кое-что, чего мне не дано забыть.
Неважно, норвежцы или саксы – все они произносили перед смертью одни и те же слова, и это были не лирические прощания с жизнью или размышления о гибели в пылу битвы и награде, которая за этим последует.
Когда я шла по обагренным кровью полям среди стонов умиравших, они повторяли одно и то же. Одно слово, которое звучит одинаково почти на всех языках.
В последние секунды жизни все эти мальчишки – а они оставались мальчишками, несмотря на шлемы, и тяжелые доспехи, и роскошные плащи, и боевых коней, – звали своих матерей.
Все вы умрете. Все, кроме меня.
Вы умрете на поле боя, или в луже собственной желчи в комнате, пропитанной смрадом сыромятни, или среди грязи и помоев, лишившись рассудка, пока перед вашими глазами будут бесконечно оживать картины былого.
Не очень-то достойная смерть. К тому же большинство из вас встретит ее в одиночестве.
Когда вы только пришли в этот мир, теплые руки ласкали вас, оберегали и хранили, чтобы вы успели привыкнуть к новой жизни и стать ее частью. Всегда был кто-то, кто обнимал вас, и ваши слезы высыхали, стоило матери пообещать – в который раз, – что ее любовь крепче гранита.
Но гранит холоден и равнодушен, он был до вас и будет вечно. И когда придет ваше время покинуть этот мир, вы будете одни: израненные на поле боя или измятые лошадиными копытами, в кровавом поту или в собственных нечистотах. Никто не придет, чтобы обнять и согреть ваше остывающее тело.
И тогда вам очень захочется, чтобы мама оказалась рядом.
Я посмотрела на космический корабль. Он и в самом деле был прекрасен: стройный, сияющий, великолепный. Я бросила на него последний взгляд.
Пришельцы стояли у трапа, склонив набок свои странные клювастые головы.
В нашей маленькой комнате пахнет смертью; осталось недолго. Ру кричит так, что, кажется, у него сейчас разорвутся легкие, но в этом крике нет мольбы – он не верит, что кто-то его услышит и поможет. Эсси едва дышит, но все же пытается успокоить брата; я слышу ее голос: «Ру, Ру, не плачь!». Йохан поднимает на меня полные страха глаза, не произнося ни слова.
Я провожу рукой по шее. Подвеска, конечно, все еще там. Она всегда там. В ней заключено бессмертие. Величайший дар. Мой взгляд скользит по лицам детей.
Когда-то я пыталась разломить, разрезать подвеску, снова и снова острила лезвие ножа. Ничего не вышло. Ее нельзя разделить.
Кого же выбрать? Отважную умницу Эсси? Милого доброго Йохана? Веселого малыша, о котором я пока ничего не знаю?
И я понимаю: нельзя передать этот дар младшему – он навеки будет обречен оставаться грудным ребенком. Остаются двое. Мой мальчик и моя девочка. Бедное мое сердце. Оно все в шрамах прошлой жизни: изгнаний, путешествий, потерь. Но эта рана болит сильнее. Я все смотрю на детей. На мальчика и девочку.
Потом делаю шаг вперед, осторожно снимая с шеи пластинку. На Йохана, моего прекрасного кудрявого Йохана, который наблюдает за происходящим, широко распахнув глаза, я стараюсь не смотреть. Просто не могу. Еще один шаг к Эсси – хотя по коже у меня бегут мурашки от страха перед тем, что я собираюсь совершить.
Вдруг Эсси стонет от боли, и я замираю.
Как работает эта странная инопланетная магия, которая сделала меня бессмертной? На что она способна?
Что, если… Эсси останется не просто ребенком, а ребенком больным? Что, если ей придется вечно терпеть эти мучения? Можно ли представить худшую пытку?
Зажав рот рукой, я смотрю на подвеску. Когда он сделал это со мной, я была здорова.
