– Я буду рад, если Фрайна убедят, что мы лгали. Что лишь хотели переманить его на свою сторону. После всего, что случилось… если он будет упорствовать, настаивать на нашей правоте… – эльф резко повернул голову, отворачиваясь. – Нет, не хочу думать об этом. Надеюсь, Фин простит его. Он знает, что Фрайн всегда был наивен и верил тем, кого любит.
– Неужели нет никакой надежды, что Хьовфин прислушается к его словам? Светлые маги ведь могут проверить его память, найти там подтверждение…
– И что это докажет? Всё, что есть в памяти Фрайна, – невинный эпизод, Авэндилль, которая слушает его песню. И наши слова. А светлые привыкли к тому, что эти слова всегда ложны.
Проследив за его взглядом, Морти снова посмотрела в окно.
– Как можно быть таким? – проговорила она отстранённо, наблюдая за белыми фигурками внизу. – Готовым без раздумий убить своего брата, своих детей?
– Для него это было бы спасением заплутавших. – Эсфориэль прикрыл глаза. – Он… явно не соображал ясно в тот момент. То, что он увидел, затмило ему разум. Хотя, откровенно говоря, я опасаюсь за его разум уже восемнадцать лет.
– И всё равно его любите.
– Да. Люблю, – эльф взглянул на неё мягко, с какой-то странной, едва заметной, щемящей улыбкой. – Принцесса, война страшна не тем, что убивает живых. Война страшна тем, что убивает их души. Делит мир на чёрное и белое, своих и чужих, врагов и друзей. Всё переворачивает, рушит все барьеры, снимает все запреты. И убивать… это перестаёт быть преступлением. Обращается в необходимость, привычку. И тот, кто уходит на войну, либо не возвращается вовсе, либо возвращается не собой. – Он больше не улыбался. – Ты начинаешь считать воистину ужасным только одно: смерть. Если вы берёте пленного и не убиваете его, вы думаете, что оказали ему милость. А избиения, пытки, жестокость – всё это становится
Какое-то время он смотрел в одну точку. Потом, заметив заворожённый ужас собеседницы – моргнул, и в сиреневые глаза вернулась осмысленность, вновь окрасив их живым блеском.
– Потом это возвращается. Радость жизни. Понимание счастья. Способность любить, – закончил Эсфориэль. – Но не скоро.
– И ваш брат так и не научился этому заново? – тихо спросила Морти; взор её смягчило понимание. – Жить и любить?
– Нет. Научился. Да только восемнадцать лет назад его заставили снова об этом забыть. Пусть не было открытого столкновения армий, но для него война началась уже тогда. И я не знаю, сможет ли он оправиться второй раз.
Вглядевшись в лицо девушки, омрачённое задумчивой грустью, брат Повелителя эльфов взял её опустившиеся ладони в свои: естественным, ободряющим, отеческим жестом.
– Не печальтесь, принцесса. Мы найдём выход.
– Если придётся, я буду сражаться. Бок о бок с братом. До последней капли крови, – произнесла Морти, не отнимая рук. – И буду убивать.
– Нет, – слово вырвалось порывисто, будто само собой. – Я делал всё возможное, чтоб Дэн и Фаник никогда не видели и не делали того, что видел и делал я. И сделаю невозможное, чтобы это миновало вас. – Он крепче сжал ладони принцессы тонкими пальцами, будто выточенными из матового стекла. – Ничто в этом мире не стоит вашей души.
Морти в изумлении встретила его взгляд, странным образом сделавшийся ярче, будто вокруг чёрных лун зрачков полыхнуло фиолетовое пламя. Встретила расширенными глазами, и губы её, приоткрывшись, растерянно глотнули воздух.
В тот же миг Эсфориэль, отпустив её руки, сделал шаг назад.
– Прошу прощения… должно быть, мой пыл напугал вас, – в голосе его не осталось и намёка на страстность. – Я лишь отчаянно не желаю, чтобы невинные проходили через подобное. Ни вы, ни мои племянники.
– Да, – после секундной заминки ответила Морти. – Конечно.
Эльф склонил голову, прощаясь:
– Звёздной ночи, принцесса.
Морти смотрела ему вслед, пока он не вышел из зала. Зажмурилась, отчего-то прижав ладони к щекам.
Постояв так недолго, открыла глаза – теперь спокойные – и решительно направилась в сторону, противоположную той, куда двинулся Эсфориэль.
А в лаборатории Лод яростно отбросил перо. Рванув пергамент пополам, швырнул обрывки на стол и уронил голову на руки, сжал пальцами виски.
