Ганс со злобным видом обернулся к нему:
– Ах ты, негодяй! Я глаз не сводил с вишневых косточек, пока они тонули в воде, и с ними не происходило ровным счетом ничего! Из одной не получилось двух, две не превратились в семнадцать, и ни одна из них – ни одна! – не изъявила ни малейшего желания превратиться в рубин, или изумруд, или гадюку, или быка, или хотя бы рыбину.
Крестьянин принялся невнятно оправдываться и бочком, бочком, попытался обогнуть Ганса и выбраться с отходившего от берега причала. Ганс, в свою очередь, был категорически настроен не допустить этого. Так что получилась настоящая игра в кошки-мышки, где в роли мыши выступал крестьянин, а в роли целой своры кошек – кавалеристы. И, хотя численное преимущество было целиком и полностью на одной стороне, то на другой – хитрость и решимость отчаяния.
В конце концов Ганс совершил бросок, пытаясь ухватить крестьянина, и в то самое мгновение, когда жертва в очередной раз увернулась от его широко расставленных рук, обнаружил, что его же собственные товарищи с громким смехом подхватили его самого и швырнули в Муммельзее.
Ганс захлебываясь уходил все глубже и глубже. Вода была прозрачна, как хрусталь, и все же из-за неимоверной глубины казалась внизу черной, как уголь. Он был настолько разъярен подлой шуткой своих товарищей, что даже не заметил, как перестал захлебываться. А когда заметил, не успел удивиться тому, как изменились его ощущения, ибо его внимание отвлекло движение в глубине озера. Вдали мельтешили какие-то существа, очень похожие на лягушек, но по мере того, как он приближался к ним, они обретали все больше и больше сходства с людьми, не считая разве что того, что кожа у них была зеленой, а изящные развевающиеся одежды определенно были вытканы из водорослей и других подводных трав.
Все больше и больше этих водяных духов поднималось из глубины; они двигались, как ныряющие птицы, и вскоре окружили Ганса. Сильфы жестами и мимикой объясняли, что ему следует продолжать погружение, и было их столько, что Гансу оставалось лишь повиноваться.
И вот они, кружась, подобные стае птиц, спустившихся с небес и носящихся над самой землей, препроводили его в самые глубины Муммельзее.
Когда Ганс наконец легко коснулся дна одной ногой, взметнув небольшой клуб ила, а затем и второй, подняв второе облачко мути, он обнаружил, что его дожидается сильф или никс (он, увы, никогда не уделял внимания изучению таксономии озерных духов), облаченный в одеяния, сияющие золотом и серебром, и решил, исходя из этих примет, что перед ним не иначе как король Муммельзее.
– Добрый день, Ганс, – сказал король. – Полагаю, ты пребываешь в добром здравии?
– Господь бережет нас от бед и невзгод, дружище! – воскликнул Ганс. – Но откуда вы могли узнать мое имя?
– Что до этого, мой друг, то я читал о твоих приключениях примерно тогда же, когда и те подлецы, что прикидывались твоими друзьями, а сами бросили тебя в озеро. – Эспаньолка и усы короля плавно колебались в воде, и Ганс непроизвольно схватился обеими руками за горло, осознав вдруг, что дышит веществом, к которому смертные не приспособлены. Но тут король рассмеялся, и его смех был столь естественным и добродушным, что Ганс сам не заметил, как тоже засмеялся. Осознав же, что человек, способный смеяться, не может быть мертвым, равно как и не может испытывать трудностей с дыханием, он тут же отбросил свои страхи.
– Что это за место, – спросил Ганс, – и что за народ здесь живет?
– Ну, как говорится, что наверху, что внизу – все едино. У нас тут и крестьяне с хозяйствами, и города, и церкви, правда, бог, которого мы чтим, носит не то же имя, что ваш. Манник и аир собираем, чтобы крыть крыши. Поля пашем плугами, в которые запрягаем морских лошадей, а молоко получаем от морских коров, которых держим в хлевах. Рыбы-кошки ловят рыб-мышей, водяные гномы роют шахты в иле и добывают ракушки и драгоценные камни. Девушки наши покрыты чешуей, но они не менее прекрасны и не более скользки, чем в вашем, надводном мире.
Так, с разговором, король Муммельзее вел Ганса по живописной дороге к месту назначения, которого он пока не мог опознать, а все никсы, препровождавшие Ганса вниз, тянулись позади нестройной процессией, болтали между собой и смеялись, и порхали с одной стороны дороги на другую, и больше всего походили на большой косяк плотвы или еще какой-то рыбы. Они плыли над извилистой дорогой, потом преодолели лесок гигантских водорослей, за которым внезапно открылся вид на сияющий белый город.
Подводная столица поистине ошеломляла чудесами. Стены домов были настолько белы, что прямо-таки светились, поскольку, как объяснил король, они были оштукатурены растертым в пыль жемчугом. Пусть улицы и не были вымощены драгоценными камнями, зато из этих камней были выложены многочисленные фрески на стенах, изображавшие не эпизоды битв, а играющих детей или целомудренно общающихся влюбленных. Архитектура являла собой счастливое единение мавританского и азиатского стилей, где гармонически сочетались минареты и пагоды, а входы в домах имелись как на нижних этажах, так и на самых верхних. От внимания Ганса не укрылось отсутствие замков на дверях и стражников у входа во дворец – и всем увиденным им чудеса отнюдь не исчерпывались.
Величайшим из всех чудес, по мнению Ганса, оказалась юная сильфида Посейдония, королевская дочь, вышедшая приветствовать вернувшегося в город отца. В тот же миг, как перед его взглядом предстала ее безупречная изящная фигурка, Ганс решил, что должен непременно завоевать ее. Эта задача оказалась не такой уж трудной, поскольку он был хорошо сложенным мужчиной с прямой солдатской осанкой, а его неприкрытое восхищение заставило девушку радостно зардеться, но протеста не вызвало. Более того, водные жители были язычниками, их не связывали христианские нормы морали, и поэтому взаимная симпатия молодых людей быстро нашла физическое воплощение.
Время шло. Может быть, дни, а может, и месяцы.
