своими сетями радость, злость, страх и приступы желания. Кажется, что это приглушенный разговор их тел: бесстыдный, честный, откровенный, минующий и ум, и язык. Здесь есть место также гневу и требованиям, но это насыщенный, непосредственный, щедрый разговор: смелый обмен самым сокровенным, что у них есть.
Посреди всего этого столбом торчит Грендель — бесстрастный, неподвижный — и нянчит ребенка у себя на груди. Никогда раньше Чарли не был столь потрясен его одиночеством, как сейчас. Всего один миг, еще дымясь, он жалеет его всем своим сердцем.
Проходит несколько минут, прежде чем умирает последняя струя дыма. Дважды или трижды они думают, что все конечно, но тут в шаге от них бьет новый фонтан — розовый, желтый, коричневый — и запускает очередную серию взрывов. Дым, истратив всю свою энергию, тает, а потом вновь пробуждается к жизни на десять дюймов дальше и продвигается еще на пол-ярда, только для того, чтобы изжить себя. Наконец невероятное представление завершается, и в мигающем свете лампочек на подростков осыпается сажа. Чарли оборачивается к леди Нэйлор и видит, что та плачет.
— Вот и все, — говорит она. — Конец нашим мечтам. Три года собирала я эту сажу, очищала ее не один месяц. Кровь Маугли скоро утратит присущие ей свойства. Если бы мы могли добраться до моей лаборатории, я попыталась бы сохранить кровь в теперешнем состоянии, а здесь нет инструментов. Можно было бы найти еще одного ребенка, еще одного невинного. Но неизвестно, остался ли хоть один во всем мире. — Все это она говорит, обращаясь к Чарли, который стоит ближе остальных и наклонился к ней; говорит уверенно и печально, красноречивая в своем поражении. — Значит, это будет мир вашего отца, Чарли, а если нет, то мир Ренфрю. Либо самодовольное лицемерие богатых, либо безжалостная смирительная рубашка самоконтроля. Что выберете?
Но Чарли безучастно смотрит на нее:
— Что за мечты у вас были, леди Нэйлор? Что вы тут готовили, черт побери?
На самом деле он уже знает или, по крайней мере, догадывается. Облекая догадку в слова, он переводит взгляд на Ливию, потом на Томаса и видит, что и они обдумывают ту же мысль.
— Обычно сажа с трудом поддается оживлению. Она как сырые дрова, которые нельзя разжечь. Восприимчива только черная сажа. Поэтому вы собрали самую темную сажу, какую только могли найти. Целый галлон, чтобы хватило наверняка. — Он машет в сторону стола, где не так давно стояла бутыль с сажей, и дожидается утвердительного кивка леди Нэйлор. — Но задача не сводится к тому, чтобы оживить черную сажу. Требуется изменить ее, сделать взрывной. Вот зачем вам кровь Маугли. Она делает нечто особенное, нечто неподвластное тому раствору, что применяется в сигаретах. Благодаря ей начинается цепная реакция. Тогда Оживление распространяется, как круги на воде от брошенного камня. Оно самоподдерживается, снова и снова: сажа в бутыли действует как растопка — поджигает сажу в самом темном бассейне, от которого вспыхивает следующий бассейн в ряду, и так далее, пока не загорится самая слабая сажа. Но куда уйдет отсюда весь этот дым? Ведь тут нет никаких дымовых труб, ничто не соединяется с городом. — Он делает паузу, вспоминает карту, нарисованную Томасом, запутанную паутину линий, каждая из которых связана с остальными, и все ведут в одном общем направлении. — Бассейны служат не только для фильтрации, да, леди Нэйлор? Это запал! Они соединяются со сточными каналами. А каналы отводят стоки обратно в реку. — У Чарли перехватывает дыхание. Он ненадолго умолкает и додумывает мысль до конца. — Темза тоже занялась бы, в ней полно сажи. И ее притоки, и грунтовые воды… и колодцы. Возможно, задымился бы даже океан.
— Черный дождь, — шепчет Ливия в наступившей тишине. — Себастьян говорил, что он мечтает о черном дожде. Мама, это же чудовищно.
Леди Нэйлор смотрит дочери прямо в глаза. Ей ничуть не стыдно.
Дальше нить рассуждений подхватывает Томас с его практическим складом ума. Запалы и цепные реакции его не интересуют, вся эта физика дыма ему ни к чему. Он хочет знать, что случилось бы с миром. И с ним самим.
— Значит, век тьмы, леди Нэйлор. Британия потонула бы в самоподдерживающемся дыме. Хаос, убийства, злодеяния. Я бы нашел себя в таком мире, только отощал бы, как ваш сын: сумасшедшие не помнят о том, что надо есть. Может, нас было бы много, мы бродили бы повсюду, бессвязно бормоча, оставляя после себя след насилия. Конец света, да? — Он садится на корточки перед леди Нэйлор и направляет на ее обезображенное лицо испытующий взгляд. — Должно быть, вы очень разочарованы в этом мире, раз хотите наказать его вот так вот.
Но баронесса лишь качает головой:
— Все было бы совсем не так, Томас. Вы не понимаете сущности дыма. Никаких чудовищ. Просто люди обрели бы страсть, страсть во всем ее многообразии. Месяц карнавалов. Смерть дисциплины. Переосмысленный бог.
Томас фыркает и поворачивается к темным бассейнам.
— Никаких чудовищ? Ни одного?
И тут леди Нэйлор делает нечто неожиданное: обхватывает ладонью подбородок Томаса. Тот хмурится, но не отодвигается.
— Живите с легким сердцем: не бойтесь себя, Томас. Вы прекрасный мальчик.
— Прекрасный мальчик? Я убил вашего сына, леди Нэйлор! Голыми руками! О, потом он ожил, но все равно я его убил. — Он сглатывает, стряхивает
