рукой сняло, теперь она говорит и действует очень решительно.
— Он жив? Тогда лучше отнести его в дом.
Не дожидаясь ответа, она скидывает снятое белье на руки Ливии, потом приподнимает голову и плечи Томаса.
— Что стоишь, парень, помогай, — бросает она Чарли. — Бери его за ноги.
До дома всего двадцать ярдов, но он прижался к склону холма так, что его почти не видно. Внутри тепло — в печи горит огонь. Первое помещение служит кухней и жилой комнатой; низкий потолок изрезан балками. Они укладывают Томаса на кухонный стол. Фермерша приносит ведро воды и чистые тряпицы.
— Поваляли тебя в грязи, как я погляжу, — говорит она, не обращаясь ни к кому в отдельности, и начинает очищать рану на голове Томаса. — О, тут и мох. Ага, это он остановил кровь. Ужасный порез, скажу я тебе, пол-уха как не бывало. И глубокая борозда в черепе, ровная, точно по линейке провели. Но вроде никаких трещин, во всяком случае, я больше ничего не вижу. Хм, странно пахнет твоя рана. Ты еще и обгорел? А, с ружьем баловался, все понятно. И к тому же бока тебе намяли, судя по синякам, да еще как намяли. Бог ты мой, только поглядите! Ты весь черный до самого живота. — Она расстегнула рубашку Томаса и обматывает его голову самодельными бинтами. — Ну вот и готово, птенчик. Запеленут, что твой младенец. Если дать тебе полежать и если в рану не попадет никакая зараза, то, может, и выздоровеешь. О, здрасте! А вот и он, наш собственный Лазарь. Одноглазый, прям пират морской! Доброго денечка вам, сэр, рада знакомству, только сами вы ничего не говорите, просто лежите и отдыхайте.
Может, его разбудила боль, а может, голос фермерши, низкий и приятный, но когда Ливия и Чарли наклоняются над ним, то действительно видят один глаз, тревожно взирающий на мир посреди тряпок, наискось пересекающих лицо. Вне привычного окружения остальных черт глаз больше не кажется таким яростным, каким помнит его Ливия. Скорее беззащитным. Но в конце концов, Томас только что вернулся из мира мертвых.
Ливия и Чарли одновременно начинают говорить, стараясь успокоить его.
— Не бойся, — говорит Ливия. — В тебя стреляли, но теперь все хорошо.
— Не бойся, — говорит Чарли. — Я отправляюсь за помощью. Здесь рядом есть деревня. Пошлю кого-нибудь к леди Нэйлор.
Внезапно Томаса охватывает беспокойство, он двигает руками и ногами, пытается шевелить губами под повязкой.
— Не надо волноваться, ты должен отдыхать.
Но Томас не обращает внимания на совет Чарли, хочет подняться, хочет что-то сказать. Безуспешно. Ливия берет у фермерши стакан воды, отметив, что женщина неуловимо переменилась в лице. Она услышала имя.
Очевидно, для нее это не пустой звук.
Питье помогает Томасу. Он делает глоток, кашляет, облизывает губы. Они совершенно бескровны и кажутся серыми на фоне зубов. Опять Томас делает попытку что-то сказать, и опять у него не получается. Только с четвертого, с пятого раза из его рта вылетает хриплое и настойчивое:
— Не говорите никому. — Потом снова, уже громче, брызгая слюной: — Не говорите никому. Не верьте.
Ливия смотрит на его изувеченное лицо. Не прошло и минуты с тех пор, как Томас пришел в себя, а уже успел ее разозлить.
— Никому не говорить? Он думает, что мама… — Она переводит взгляд на Чарли. — Это нелепо!
Еще одно слово выговаривает Томас, частями:
— Лабо… ра… тория.
Темная туча возмущения поднимается в душе Ливии. Столько лет дисциплины — и все насмарку из-за пары безумных слов.
— Он сошел с ума. Что, мы пробрались в мамину лабораторию и теперь она собирается убить нас? Думаешь, она надела верховой костюм, взяла ружье и подкараулила нас? Или послала старого Торпа?
— Или Джулиуса. — Это говорит Чарли, стоящий рядом с ней, говорит тихо, с лицом открытым, как книжный разворот.
— Он бы не застрелил собственного камердинера. Прайс ему как отец!
Во рту у нее горько от дыма. Чарли не отвечает. Лежащий на столе Томас снова впал в забытье, успев только положить одну руку себе на грудь, словно в стремлении убаюкать себя. В тишине, вызванной его обмороком, Ливия чувствует, что и сама начинает разделять сомнения Томаса, ведь у нее нет правдоподобного объяснения. Сбоку от Ливии стоит фермерша и складывает белье. Все это время она слушала их разговор, делая вид, что не слушает. Ливия всматривается в ее лицо, нарочито равнодушное; умные глаза прикрыты веками. Должно быть, думает Ливия, эта женщина не в первый раз изображает простушку: она умеет прикинуться недалекой, когда от нее этого ждут. Ждут те, кто стоит выше ее по положению. Это новая для Ливии мысль. Она прожила среди слуг всю свою жизнь, но никогда не была на их половине. Никогда не была в фермерском доме, на фабрике. Ей никогда не приходило в голову, что с самого ее рождения за ней наблюдают из-под полуопущенных век. Оценивают.
— Давай выйдем, — говорит она Чарли.
Отойдя от крыльца на пять шагов, они начинают спорить, понизив голос.
— В этом нет никакого смысла, — повторяет Ливия.
