немцы отправили на истребление его жену и детей. И я помню летом 1945 года лица Зафермана и Ярова, бродивших по Парижу в поисках людей, которые могли бы сообщить им что-нибудь о судьбе их семейств.[906]
Более или менее симпатичных людей я перечислил. Начну с пучка (букетом это никак нельзя назвать) зубров и германофилов. Некоторых я уже упоминал.
Вот квазиадмирал Граф. В белоэмигрантском Париже это была большая персона, так как он был управляющим делами претендента на российский престол (тот, впрочем, именовал себя императором) Кирилла Владимировича. Может показаться, что на этой должности управлять было нечем и дел не было никаких. Это совершенно неверно. К Кириллу по разным причинам тяготело огромное количество людей — преимущественно из тех, которые, надеясь на возвращение в Россию, хотели улучшить свое сословие или служебное положение.
Пример — сам Граф. Он был на действительной службе капитаном 2-го ранга, но двумя указами «императора», пройдя через капитана 1-го ранга, сделался контр-адмиралом. Некоторые лица, носящие «титулованные» фамилии, но без титулов, или же с иным правописанием, путем указов «восстанавливались» в титулах, и не бесплатно. Незнатные родственники знатных фамилий получали «право» добавить к своей фамилии громко звучащую добавку. Обо всем этом говорилось совершенно открыто, с русской беспечностью, с указанием лиц и сумм, внесенных ими великому князю, и «благодарностей» окружению.
Я не понимаю, какую цель преследовали немцы, запирая Графа в Compiegne. Об этом говорили разное: одни, расположенные к Графу, утверждали, что он имел хорошее влияние на велико-князенка Владимира Кирилловича, ставшего после смерти Кирилла «императором», и, в частности, несмотря на собственное германофильство, внушал ему, что династия Романовых никоим образом не должна компрометировать себя якшаньем с немцами. Зная это, немцы якобы с началом войны изъяли Графа; им якобы казалось, что по отдельности будет легче обработать и его, и Владимира Кирилловича. Относительно последнего ничего сказать не могу. Из очень надежных источников до нас доходили слухи, что некоторое время немцы весьма ухаживали за Владимиром Кирилловичем и потом сразу прекратили, но значит ли это, что они встретили сопротивление или же просто передумали, мне неизвестно.
Что касается до Графа, то его систематически уводили на допросы; возвращался всегда взволнованным, пил коньяк, но нам, по крайней мере, ничего не рассказывал. С немцами, не только с милейшим капитаном Nachtigal, но и с комендантом Pelzer, представителем SS капитаном Rollin, представителем Gestapo Katzenmich (эту фамилию в точности не помню), у него были сердечнейшие отношения. К нему и Игнатьеву часто приезжал на свидания русский гитлеровец Жеребков, назначенный в качестве Fuehrer русской белой эмиграции. К этому последнему Граф и другие зубры приставали с вопросами о своих имениях, а он, вероятно, зная, что земли в завоеванной России предназначаются для немецких военных колонистов, отвечал им, что они отстали от жизни и забывают, что у Гитлера в программе сверх национализма имеется еще социализм.
После таких разговоров Граф еще больше напивался коньяком. И, однако, у него, по сравнению с другими, еще сохранялась кой-какая стыдливость, и от времени до времени бывали припадки патриотизма. В плюс ему можно еще поставить то, что по отношению ко всем нам он держался как хороший товарищ по несчастью и всегда старался помочь, чем мог. Это очень много. По мере того, как время шло, Граф становился мрачнее, тосковал, пил все больше и больше и поговаривал о самоубийстве. Выпущен он был позже, чем я.[907]
Я уже упоминал Чудо-Адамовича, в будущем — гестаписта. Первые дни он находился со мной в одной камере и вел себя прилично: когда мы организовали университет, сделался усердным учеником в кружке Левушки по немецкому языку. Я как-то спросил у него о причинах такого усердия, и он мне ответил самым чистосердечным образом: «Видите ли, никто не может отрицать, что дело идет к немецкой победе, и, значит, в России будет прочная немецкая власть. Но вряд ли они сами будут править; конечно, поручат это дело людям нашего круга. Знание немецкого языка позволит мне претендовать на место губернатора какой-нибудь из провинций».
А вот другой разговор. Я встречаю его на прогулке, и он начинает жаловаться на плохое действие от утреннего «кофе» на его организм.
Довольно скоро вместе со многими другими зубрами он был освобожден. Не знаю, что и как заметила его жена; это, во всяком случае, было ненадолго, потому что вскоре, надев немецкую полицейскую форму, он отправился куда-то в Германию или дальше. Был ли действительно губернатором, не знаю; по слухам, уцелел и запрятался куда-то в D. P..[908]
Птицей того же полета был Дориомедов, который в лагере занимался доносами, а жена его делала ту же работу снаружи, среди наших жен. К общему удивлению, супруги Дориомедовы оказались среди жертв боев в августе 1944 года в Париже: они попали под пулемет где-то около Jardin des
