Plantes.[909] «Русские новости» утверждали,[910] не приводя оснований, что они шли куда-то с поручением от Resistance. Значит ли это, что они хотели поправить свою репутацию? Невозможного в этом нет: чего мы только не видали! Верней всего, по-моему, что они просто случайно попали под пули.
Активно вредным человеком был некий Иегулов: он еще до войны выступал в печати как ненавистник Советского Союза и в лагере стал лидером некоторой части германофильствующего офицерства. Иегулов выступал на «закрытых» собраниях этой публики с программными докладами, с призывом к погромам «жидов и жидовствующих», относя к этой последней категории всех нас; организовывал систематическое прослушивание всего, что говорилось у нас в камере, и пересылал куда-то ежедневные отчеты. После того, как немцы его освободили, он уехал в Берлин.[911]
Поговорим теперь немножко о «младороссах», с которыми мне пришлось встретиться в лагере. Уже до лагеря я видел образчик этого течения в лице Потемкина, твоего коллеги по Сорбонне (certificat de geologie). Он как-то заявил нам, что младороссы — самая левая из белоэмигрантских организаций, что они — за советский строй, но без коммунистов, с царем из дома Романовых, и с тем, чтобы предварительно Гитлер очистил Россию от евреев: «Пусть он войдет туда на полгода, произведет чистку, а потом освободит нам место». Я ему ответил, что хотя они и стоеросы, но не годятся даже на то, чтобы отлупить ими их лидеров.
В лагере младороссов оказалось довольно много: Воронцов-Вельяминов, Кривошеин (бывший), Казем-Бек (художник, отец их лидера), Романовский- Красинский (полувеликий князь), Филоненко (бывший; чем только он не побывал), Шевич; были и другие, но я не помню их фамилии. Все они утверждали, что немцы арестовали их за патриотизм. Этого я что-то не замечал. Патриотически вел себя полувеликий князек. Кривошеин, который давно порвал с ними, был настоящим патриотом. Филоненко все время, пока был с нами, тщательно скрывал, что когда-то был младороссом, и выдавал себя за сверхпатриота, и то спасибо. Но остальные?
Воронцов-Вельяминов, великий начетчик, приискивал у святых отцов аргументы, чтобы оправдать немецкий расизм и истребление евреев. Казем-Бек ни в чем не проявлял своего патриотизма. Шевич был все время против нас вместе с германофилами и зубрами; невозможно было отличить его от графа Игнатьева. После лагеря некоторые стали проявлять антинемецкие настроения: так случилось с Потемкиным, Воронцовым-Вельяминовым и Шевичем; последний сейчас является священником патриаршего толка.[912]
Как не вспомнить при этом Третьякова? Третьяков, из известной купеческой семьи, был когда-то полковником и военным агентом в Китае;[913] так сказать, военный дипломат. В лагере проявлял себя явным и активным германофилом: мешал служить обедню, потому что не признавал патриаршей церкви; утаскивал из аудитории черную доску, чтобы мы не могли читать лекции и вести занятия; читал секретно лекции об авиации — немецкой и союзной, прославляя вовсю могущество, техническое превосходство, героизм и рыцарский дух немецкой авиации; изучал немецкий язык (вместе с Чудо-Адамовичем) с тем, чтобы сделаться немецким губернатором где-нибудь в завоеванной России. И вместе с тем его упорно не выпускали.
Третьякова часто требовали на допросы и делали с него снимки с бородой без усов, с усами без бороды, с усами и с бородой, с различными шевелюрами. Возвращался расстроенным и ничего не понимал. Мы все считали, что он просто рассказывает нам сказки, и частые допросы означают что-то другое. Наконец, его выпустили, и из верных источников мы узнали, что он говорил правду. Оказалось, что его смешали с бывшим министром Временного правительства, которого немцы считали советским агентом и который исчез.[914] После освобождения Третьяков стал проявлять большой словесный патриотизм и старался примирить с собой Каплана, меня и некоторых других лиц нашего толка, однако в советские патриоты не лез, и это проявление такта я ставлю ему в плюс.[915]
Буду продолжать рассказ о компьенских днях. Вот еще несколько образчиков тамошней фауны.
Курлов — квазиадвокат, на самом деле — мелкий ходатай по мошенническим делам, спекулянт, поставщик чего-то для немцев и германофил. Черная борода, как бы приклеенная, возбуждает желание дернуть как следует. Во всех обстоятельствах — мелкий доносчик. Племянник шефа жандармов Курлова.
Нидермиллер — петербургский адвокат из балтийских немцев; все время толковал унтерам, что отец его похоронен в Берлине. Обращаясь к нему, немцы прибавляли к фамилии «Herr» — честь, которой другие не имели. Как только немцы приблизились к Ленинграду, Нидермиллер стал публично приглашать лагерных офицеров в гости к себе на Фурштадтскую.
Савич — хромой Савич из известной фамилии биржевиков и ученых.[916] Человек, старавшийся подвести идеологическую базу под измену родине. Уехал в Берлин и там издавал немецкую рептилию на русском языке.[917] После освобождения имел наглость появиться в Париже.
«Атаман» Шаповал — организовал по поручению немцев украинскую ячейку в лагере. Меня с ним познакомил Одинец. «Вот идет полковник Шаповал, — сказал он. — Хотите познакомиться?» Я не успел ничего ответить, а Шаповал уже запротестовал: «Я — не полковник, а атаман». Одинец его успокоил: «Я не сомневаюсь, что вы скоро будете маршалом».
Шаповал поселил своих украинцев в отдельном бараке и запретил им говорить по-русски и разговаривать с нами. Через короткое время он был освобожден и перед уходом наобещал им всяких благ. Блага не приходили, немцы забыли о них, а русские, встречая, говорили: «Ну, что же, батько втик?»
