— и те печально опускали головы и отвечали: «Втик». Я знаю, что Шаповал отправился на Украину, но, что там с ним произошло и куда он девался, неизвестно. Надеюсь, не избежал той участи, которую заслужил.
Вот, наконец, генерал Шатилов. Этот господин возбуждал сомнения даже в своих единомышленниках. В генерал-лейтенанты он пролез, дав слово Деникину, что он — уже генерал-майор, а был всего только полковником. Относительно обращения его с денежными суммами тот же Деникин говорил, что Шатилова нельзя оставить в одной комнате с деньгами, как бы мало их там ни было. Испанская война стала для него золотым дном: он поставлял Франко русских офицеров из Российского воинского союза как шпионов и инструкторов и получал за это крупные суммы, которые в кассу союза не попадали. Для меня безразлично, куда эти деньги попадали, но это обрисовывает ясно фигуру Шатилова.
В лагере он принадлежал к группе, которая именовала себя «Новая Европа». Это не спасло его от доносов своих же товарищей. Его вдруг стали вызывать на допросы, и там задавались ему вопросы, вроде этого: «Сколько заплатил вам Троцкий за то, что вы проиграли такое-то сражение во время гражданской войны?» Держали его в лагере довольно долго; был освобожден приблизительно одновременно со мной. Упомяну заодно, что на суде по делу Плевицкой он выступал как свидетель против этой женщины, которая часто поддерживала его деньгами, и ее защитник Филоненко рассказал о нем суду довольно живописные детали.[918]
Еще несколько компьенских фигур меньших калибров и всякого толка.
Акутин — одно время заведовал одним из бараков; казался безобидным; выйдя из лагеря, определился на службу к немцам в качестве члена артели по вывозу еврейских имуществ; на этом деле все они наживались, и он нажился. Эти имущества вывозили к Gare Austerlitz, где находился особый еврейский лагерь, и там, под руководством Акутина, заключенные грузили товарные поезда. По словам Каплана, который сидел там и работал под руководством Акутина, последний отличался особенной жестокостью и бессердечием в обращении с заключенными.
Бологовский — русский, принявший югославское гражданство; певец, гитарист, танцор, рассказчик, все, что угодно, и все не без таланта. Неожиданно оказался сродни Чахотину: дочь Бологовского была замужем за одним из сыновей Чахотина. Внешне он держал себя прилично, и мы все должны быть ему благодарны, так как его эстрадные выступления развлекали и помогали нам существовать.
Биренбаум Владимир Александрович — очень сомнительная личность: еврей, крещенный в лагере же отцом Константином, лез к немцам с изъявлениями преданности, просил о приеме в SS; все это — без результата. После освобождения Франции появился снова в качестве резистанта- офицера.
Вадяев, тоже еврей, родившийся в Бухаре и выдававший себя за бухарца-мусульманина, в чем я не упрекаю его, но то, что он лизал немцам самые пахучие места, этого простить ему нельзя. Стал заведующим нашим бараком после освобождения Vovo de Russie и на этом посту был невозможен по своей трусости, придирчивости к нам, мелочности, заискиванию немецкого благоволения. Он был когда-то старшим приказчиком у наших бухарских друзей — Мирзы Мухетдинова, знал все его семейство и всех его друзей, знал, конечно, и Ивана Григорьевича, и Николая Владимировича, и все наше семейство, но углублять этот сюжет в разговорах с ним я никак не мог.
Вершубский — отвратительный, но чрезвычайно культурный и образованный человек; характер омерзительный по склочности, мелочности, придирчивости; филолог с двойным филологическим образованием — русским и немецким; был нам очень полезен для университета, но отравлял мое существование благодаря необходимости постоянно улаживать конфликты; был выслан с Левушкой в Германию, уцелел и вернулся.[919]
Вот Михаил Матвеевич Гальперн — довольно загадочный человек. Очень богатый еврей, сумел доказать, что он — ариец, и был освобожден, причем с ним не случилось того, что произошло с Капланом, — может быть, потому, что не отправился наивно в комендатуру в Париже, а смылся. Человек очень культурный и образованный, но явно скрывавший это обстоятельство: прекрасный знаток права, французского и немецкого, теоретического и практического, отрицал какую-либо близость к юридической профессии и юридическим факультетам.
Прекрасный электротехник, Гальперн ведал в лагере этим делом, устраивал тысячу трюков для своего и, когда был с нами в камере, нашего комфорта. Эта профессия давала ему возможность проникать в лагерь французских евреев (о них я буду говорить дальше) и быть посредником, явно не бесплатным, между ними и внешним миром. На откупе у него были два немецких фельдфебеля, и благодаря этому он располагал огромными возможностями, однако использовал их очень скупо и всегда с разбором, строго различая людей для него полезных от прочего стада. Очень дружил с Филоненко, ожидал от него в чем-то помощи и, как полагается, нажегся: нашла коса на камень, да еще на какой! После освобождения Франции именно его с о. Константином мы послали к американцам, чтобы хлопотать об освобождении капитана Нахтигаля, и это поручение они выполнили очень хорошо.
Гермерс — латыш, вернее, еврей из Латвии, судовладелец и даже глава крупного агентства для заокеанских поездок, очень ловкий, очень гибкий и очень любезный, старался держаться в стороне от лагерных склок и в дружбе с приятными и полезными лицами всяких лагерей. Это удалось ему настолько, что все сохранили с ним прекрасные отношения и после лагеря.[920]
Вот Гвоздецкий, украинец из Галиции, очень образованный, воспитанный, любезный и приятный сожитель в камере, но германофил и антисемит, фашист и ненавистник всего русского. Утверждал, что никогда не выезжал из Галиции и никогда не изучал русского языка, но говорил по-русски очень бегло и правильно. Загадка? Был в большой дружбе с Голеевским, и наши сплетники нехорошо и несправедливо болтали по этому поводу. Привезен был к нам в конце 1941 или в начале 1942 года и просидел недолго. По сведениям недостоверным, не остался в Париже, а уехал к семье в Галицию. Значит?
