нашу задачу. Фельдфебеля (Бруно) Гальперн подкупил. Бруно с собакой помещался на аллее у нашего барака, успокоенный пулеметчик с мирадора становился менее внимательным, и мы быстро и легко перекидывали через ограду все, что нужно. Более ценные вещи и пакеты передавал сам Бруно, и одна нечаянность вдруг открыла нам, каких грандиозных размеров достигли эти передачи. В одном из конвертов, которые Гальперн передал Бруно, находились деньги. Бруно утверждал, что конверт был плохо запечатан, раскрылся и в нем оказалось полмиллиона — по тому времени сумма значительная. Бруно поступил по-своему честно: взял для себя сотню тысяч и передал остальное. Расписка адресата была на 400 тысяч, что поставило Гальперна в нелепое положение перед отправителями. Не знаю, как уладилось это дело. Несколько дней Гальперн ходил хмурый и встревоженный, потом вдруг повеселел.
Мы поинтересовались, на какие же нужды передаются такие суммы. Оказалось, что некоторые богатые евреи вели переговоры об освобождении через посредство некоторых лагерных офицеров и что существовал «тариф», предусматривавший долю гестапо и долю посредника в этом деле. Иные вели те же переговоры через своих жен, остававшихся в Париже, и говорили, что лагерный путь более надежен и менее опасен, чем парижский. Во всяком случае, в лагере «декабристов» и около него образовалась очень нездоровая атмосфера.[975]
Крайне разнородный состав «декабристов» повел к кастовому расслоению. Те, кто имели средства, питались прилично, но судьба тех, кто средств не имел, показала, что ожидало нас, если бы мы питались исключительно тем, что давали немцы. У нас все-таки существовала взаимопомощь. В наших еврейских бараках она даже приняла характер постоянного режима. Абрам Самойлович Альперин, который озаботился о продуктах для общего стола у евреев, потребовал, чтобы взаимопомощь существовала как предварительное условие. У нас, несмотря на крушение общего стола, все неимущие получали регулярно посылки от комитета с rue Lourmel.
Евреям-«декабристам» посылки, как я уже говорил, были запрещены, и те, кто получал их через нас, по-видимому, не желали делиться с остальными. Правда, J-J. Bernard уверяет в своей книге, что взаимопомощь существовала. Может быть, в пределах некоторых семейных или дружеских группировок, но, помимо этого, ее не было. Кроме того, большинство «декабристов» принадлежало к обеспеченным и хорошо питающимся слоям населения, совершенно незнакомым с лишениями. Поэтому для их организмов голодная норма оказалась катастрофической.
За первые недели пребывания в лагере я потерял 18 килограммов, что свело мой вес к 53–54 килограммам, и, однако, это не вызвало никаких тяжелых последствий. Наоборот, у французских евреев, привыкших к хорошей и даже изысканной пище, похудание от 80 к 65 килограммам сопровождалось всякими неприятными осложнениями. Нужно, конечно, добавить и влияние холода, и отсутствие элементарных удобств. J. — J. Bernard говорит, что играл роль возраст. Конечно, но и мы были отнюдь не мальчишками: Дорману — 67 лет, Голеевскому — 63, мне, Чахотину, отцу Константину и Одинцу — по 58, Филоненко — 54. Вероятно, наши варварские славянские и славяно-татарские организмы устойчивее. Во всяком случае, уже с начала января стало появляться в нашей больнице все большее и большее количество больных «декабристов», и было это весьма печальное зрелище. Те, кого приводили к нам, производили впечатление умирающих, и очень часто они умирали через несколько дней. И среди них было очень много людей моложе 40 лет.
Когда мы в первый раз увидели эту процессию полускелетов, мы спросили у Гальперна, что немцы дают «декабристам». Оказалось, они получают совершенно тот же паек, что и мы. Те продукты, которые Claudette пересылала своему мужу, были гораздо роскошнее того, что ты могла доставать для меня, и я еще ухитрялся возвращать тебе часть твоих передач. То же было и с посылками, пересылавшимися через посредство моих товарищей, что и понятно, так как французский и французско-еврейский средний класс располагал гораздо большими возможностями, чем мы и наши семьи.
Отправляя с кухни казенное питание в еврейские «декабристские» бараки, наши повара старались дать им суп погуще и с большим количеством мяса; то же делали и французские коммунисты. Тем не менее число больных «декабристов» становилось все больше и больше. Поэтому я полагаю, что прав был Гальперн, который утверждал, что имущие «декабристы» совершенно не заботились о неимущих. Буржуазный эгоизм!
В смысле устройства комнат немцы далеко не сразу решились дать «декабристам» сносные кровати. Сначала они спали на полу на соломе, прикрываясь тем теплым, что имели. Для той тяжелой зимы это было жутко. Потом немцы распределили двухэтажные койки и матрасные мешки для соломы. Я помню это зрелище — процессию «декабристов», несших вперемешку мешки с соломой и деревянные койки. Несли их на головах, как и мы в свое время, и издали нам казалось, что мы наблюдаем муравьев из потревоженного муравейника, спасающих яйца и куколок.[976]
Каково было наше камерное существование в январе — феврале 1942 года? После ряда освобождений наше число сократилось настолько, что нас объединили в одном бараке с югославами. Администрация продолжала быть русской. Игнатьев возглавлял всю нашу часть лагеря, включая сюда и американцев. После его освобождения, о котором я сейчас расскажу,[977] был назначен на те же функции «адмирал» Граф, человек гораздо более спокойный и приличный.
Дежурство на кухне было двойным: русский и американец. Русский был я (раза три в неделю), а американец — Mister Reed, о котором уже упоминал. Мы с ним уговорились сразу, и все у нас шло хорошо. Только немецкий дежурный унтер никак не мог переварить нашего присутствия и постоянно говорил: «Я не понимаю, зачем вы тут. Когда я нахожусь здесь, этого совершенно достаточно». Мы отвечали ему: «Находимся здесь по лагерному регламенту, утвержденному комендантом. Вот, кстати, капитан Nachtigal проходит мимо; обратимся к нему. Мы очень рады будем не торчать здесь». Немец ворчал в ответ что-то невразумительное, а повар (югослав) разъяснил: «Вы мешаете ему пробовать пищу». Пробование пищи, когда нас не было, состояло в прекрасном бифштексе с прекрасным гарниром. Напоминаю, что мы имели мясо, от времени до времени, в супе, по ничтожному кусочку на человека, и
