Викентий улыбнулся и приобнял свою красавицу.
— Что вы! Я так счастлива! Кеня — он такой хороший!
И лукаво смеющиеся глаза девушки словно признавались мне, что она в подробностях знает, как я стал причастен к этому бьющему через край счастью.
Порвали парус
I
Мы с Горбылем сидели в аудитории после захватывающей лекции по акушерству и негодовали. Только что преподавательница наша Октябрина Ивановна объявила, что весь второй курс отправляется на практику в роддом, в новорожденное отделение. И нас, двоих парней, отправляют туда вместе с девчонками. А мы вообще-то просились в военный госпиталь и даже заявление директору написали. Я шлепнул со всего маха по столу портфелем. А Борька тоненьким голосом издевательски прогнусавил:
— Носики прочистить, бутылочку с кормом дать, пеленки, подгузники поменять — они ведь какают!
— «А как на улице Советской, а в отделенье детском…» — жалостливо запел я на мотив песни про беспризорников.
— Саня, пойдем к пацанам из спецгруппы, покурим, — вскочил Горбыль.
Я хоть и не курил, потянулся за Борькой. Но он вдруг круто развернулся и сел на свое место.
— Санёк! Айда к директрисе, попросим, пусть отправит нас в самую глухую, зачуханную деревню.
— В Чухонастовку поедем! — сказал я. — Зачуханней некуда.
— Ты Чухонастовку не трожь! — грозно крикнула с последнего ряда Ульяна Громова, которая как раз из этой деревни и приехала на учение.
— Мы ни от чего не отказывались, да, Сань? Практика в кожно-венерологическом? Твердый шанкр и все такое?.. Нам сказали — мы пошли. Практиковались, раз будущим зубным врачам это так необходимо. На вскрытие, в морг? Знать, из чего человек состоит? Надо — значит, надо. Я два часа глядел, как Панков в ведра лимфу сливает, не важно, что Таня Сивидова потеряла свое трёпнутое сознание и шлепнулась на меня. Чуть на труп не столкнула!
— Мне особенно ответ ее понравился, когда я нашатыря ей нюхнуть дал и она глазищи распахнула, — вспомнил я. — Я спрашиваю: «Сивидова, как ты себя чувствуешь?» А она слабенько так: «Я себя чувствую… но плохо».
Оля Медная захохотала, и конопушки ее разлетелись по всему лицу, как просыпанная гречка.
Борька как-то странно посмотрел на нее.
— Слушай, конопе! Я, между прочим, хотел средство одно тебе посоветовать, как гречу с лица свести.
— Ой, Боречка, расскажи! Как же они мне надоели: всё портят!
— Теперь ни за что не расскажу.
— Ну почему? Боречка!
— Ты смеешься над нашим горем.
— Да я смеюсь, как Танька тебя в морге толкнула. Боречка, ну скажи, ну скажи, скажи! — алчно упрашивала Борьку Медная и прямо дрожала от нетерпения.
— Ну так и быть. Помни мою доброту, — сказал Горбыль. — Методика простая. Идешь в Комсомольский парк или можно на даче… Но у тебя ее нет, значит, в парке.
Оля смотрела на Борьку не шелохнувшись. Золотистые теленочьи ресницы ее не дрогнули. Наконец-то она избавится от ненавистных конопушек!
— Олечка, это делается так: становишься на коленки, — Борька сделал паузу для пущего напряжения, — потом опускаешь лицо в муравейник и
