Я кивнул на приоткрытую в смежную со следующим помещением дверь:
— Что за дверь? Случайно, не запасной выход из этого райского уголка?
— Там недоношенный! — ответила Нелька страдальческим шепотом.
Я пошел туда.
II
Это был совсем небольшой бокс для недоношенных. Единственный его пациент лежал в инкубаторе — металлическом, а сверху застекленном ящике для выхаживания недоношенных младенцев. Нехитрое приспособление, в котором поддерживается нужная температура, чтобы младенец «дозрел».
Он был не такой, как обычные новорожденные из детского отделения — требовательные, во все горло орущие, едва проголодаются или намокнут. Этот лежал молча и лишь иногда издавал какой-то короткий квакающий звук. Полупрозрачная кожа — подкожного жира-то не успел нагулять — натянута прямо на косточки. Почти все тельце в густом пушке, светлом, золотистом, особенно плечики. Глаза темные, считай, на все лицо, а взгляд внимательный, как у совенка. Голова, по сравнению с мизерным туловищем, слишком большая, но я бы не сказал, что это его портит. Хороший парень. Мне он сразу понравился. С первой минуты.
— «Допариваете»? — обратился я к медсестре, которая подлетела к инкубатору скорым и абсолютно бесшумным шагом.
— И неплохо получается! — засмеялась она. — Меня Лиля Леонидовна зовут. Как леденец во рту катается, да? — причмокнула она.
— Как два леденца, — подтвердил я. — А меня Саня.
— Это Квак. Мы его так зовем. Он у нас уже килограмм девятьсот пятьдесят граммов весит, а когда родился, был чуть больше килограмма!
— Хорошо кормите, — пошутил я.
— Ох, намучились мы с ним! Сосательный рефлекс вообще отсутствовал. Кормили внутривенно.
— Куда колоть-то? Ручки-ножки как прутики, — сказал я, наблюдая за Кваком.
Выражение личика, почти неподвижного, если вглядеться, все-таки менялось: казалось, малыш вслушивается в наши голоса напряженно и настороженно.
— В головке вены находили, кололи. Потом думали желудочный зонд ставить. А я накануне ночью дежурила, кормила орунов наших, взяла да и попробовала дать Кваку бутылочку. А он как ухватил и давай сосать. Вот и обошлись без зонда… Да, Квак? — обратилась она к младенчику. — Ты у нас такой!
В бокс заглянула Нелька.
— Сандрик, ты где застрял? Мы все на роды отправляемся.
— Все сразу рожать идете? Но я тут пас, — развел я руками. — Что не могу, то не могу.
Лиля-леденец захохотала, запрокинув круглое лицо.
— Октябрина Ивановна сказала всем быть в родовой палате, — сердито прошипела Нелька и прикрыла дверь.
— Я бы лучше здесь остался, Лиля Леонидовна, помог бы вам.
— Иди, иди. Раз Октябрина Ивановна «всем» сказала…
Но я все не мог расстаться с моим мальцом.
Инкубатор открывался через верх. Лиля-леденец подняла стеклянную дверцу, поменяла на Кваке широкий подгузник, сооруженный из многослойной марли, и ловко обвила «могучие чресла» Квака коричневатой стерильной пеленкой.
— Во как у нас ноготочки подросли, — сказала она. — А то пальцы почти голенькими были.
Я удивился ювелирно отточенной, словно на специальном станочке, формой каждого ногтя. И казалось, что каждый ноготок потом еще долго шлифовали. Они были просвечивающе-розового перламутра, размером — даже не знаю, с чем сравнить этот размер, — миллиметра три примерно…
Когда я наконец пришел в родовую, роженица уже разрешилась от бремени. Акушерка как раз измеряла младенца.
— Как из пулемета! — ворчала Октябрина Ивановна, так как роды пошли слишком быстро. — Ну нельзя же так!
Мать младенца улыбалась синими губами, лицо было бледным, глаза закрыты. Ей роды быстрыми явно не казались.
Перед уходом домой я заглянул к моему мальцу. Он спал, часто вздрагивая, как кутенок, недавно отлученный от матери-собаки и спящий в коридоре на отдельной подстилке.
