ждешь. Оль, для начала пять-шесть минут…
Толстый учебник акушерства обрушился добряку Боре на голову. Завязался бой, в котором победили длинные острые ногти Оли.
— Пошли к директору, Саня! — завопил он, потирая щеку.
Валентина Георгиевна слушала нас, не отрывая взгляда от тетради, в которой она что-то часто и энергично помечала.
— Не понимаете, зачем вам такая практика? — Она кольнула нас взглядом. — По-яс-ня-ю. — Четко и медленно выговаривая каждое слово, директриса начала объяснять: — Мы не растим специалистов узкого профиля. Вот ты, Саша, уже влюбился в хирургию, решил переходить после лета с зубоврачебного. Любой медик должен уметь принимать роды. Вздумалось женщине в самолете родить — какой первый вопрос? «Нет ли в самолете медиков?» А вы скажете: «Есть. А учились мы в Калышинском медицинском училище, где всех учат всему, и очень хорошо учат!» — Валентина Георгиевна встала и, тряхнув жидким костерком рыжих волос на голове, добавила: — Я вам больше скажу. Я на войне в вашем возрасте медсестрой была, и вы не поверите, как там пригодились акушерские знания.
— Ага, артиллеристы у пулеметов рожали, — не выдержал Борька.
— Как-нибудь расскажу, — ответила Валентина Георгиевна. — Жизнь — везде жизнь. Так что идите в роддом и учитесь принимать роды. Еще и понравится!
И мы побрели. И началась практика. Октябрина Ивановна, которая кроме того, что читала нам лекции, была заведующей родильным отделением, повела нас сперва к новорожденным. Под восторженные писки девчонок мы прошли вдоль ряда кроваток с младенцами. Все крепко спали, сердито наморщив свои красные лобики, и только один орал во всю ивановскую.
— Могучий парень! — одобрительно улыбнулась Октябрина Ивановна.
Подошла медсестра, толстенная, рыхлая, (если в килограммах — не меньше ста двадцати, и все они словно одновременно колыхались на ней), и пробасила:
— Я в хозблок ходила — его даже во дворе слышно!
— Что ж он так плачет? — жалостливо спросила Промокашка.
— Не наелся, должно быть, — ответила она Нельке, — сейчас бутылочку с молоком принесу, докормишь.
И уто?пала.
Нелька просияла.
— Друзья мои, — вдохновенно обратилась к нам Октябрина Ивановна, — сейчас вы пройдете курс молодых мамочек. Домна Панкратьевна покажет вам всё: как распеленать, как турундочкой прочистить носик, как промыть глаза, проверить складочки на опрелость — всё-всё, что касается ухода за новорожденными.
— Предсказания про носики начинают сбываться, — шепнул я Борьке, как раз зевавшему.
— Я смоюсь сразу, как только… — сказал он мне на ухо.
— Борис Горбылевский, слушайте мой приказ, — обернулась Октябрина Ивановна к Борьке. — Вы пойдете на первый этаж, поможете сестре- хозяйке. У нас тут сплошная разруха и много тяжелой мужской работы.
— Так точно, — ответил Борька, оживая.
— И котлы с едой для рожениц с кухни принесете. А на роды мы вас пригласим.
— Вот спасибо, Октябрина Ивановна! Только не забудьте. Этого горя я не перенесу, — пробормотал Борька, гигантскими шагами удаляясь от нас.
Тут вернулась Домна Панкратьевна с бутылочкой. Промокашка, не дыша, приняла ее, как священный сосуд, и наклонилась над малышом. Ор прекратился. Тишина — это неоцененное счастье! Но она была недолгой. Заплакали один за другим сразу несколько, правда не так оглушительно.
— Вот так и живем!.. — Октябрина Ивановна блаженно улыбнулась. — Дорогие мои, на время оставляю вас на Домну Панкратьевну, а потом всех приглашу в родильное отделение. — И пошла вслед за Борькой.
Мне казалось, я тоже был вправе ждать особого задания, но жизнь еще раз доказала свою противоречивость.
Домна Панкратьевна взяла мягкой, величиной с подушку-думку, ладонью одного из орущих, положила на пеленальный столик и стала распеленывать. Младенец сразу же замолчал, девчонки обступили его, и начался курс молодой мамочки.
Я подошел к Промокашке, которая неотрывно смотрела на своего подопечного.
— Саня, он чихнул! — шепотом произнесла она.
— Он у тебя носатый-то какой. Чихнет так чихнет!
— Ну Саня! — поморщилась Промокашка. — Смотри, смотри: зевает!
— Ну и что? Я сегодня раз двадцать зевнул, а где восторги, где рукоплескания?
