выстрелом из снайперской винтовки.
— Не пробуйте сопротивляться — уничтожим всех.
На самолёте снова взревели ещё не выключенные моторы, и он пошёл на разворот и разбег по бетонной полосе.
Глава восемнадцатая
АХ, мадам, мадам столько лет я вам не дам
— А-аа-аа-аа!!! Аа-аа-аа!!!
Мадам Мао уже минуту кричала и вопила от вздувшейся в её голове вселенской злобы. Воздуха в груди не хватало для крика, но она всё продолжала выть и выть. Сердце коченело и останавливалось, но она продолжала дёргаться и ногтями тянуть скатерть со стола и переворачивать стулья в своей комнате.
Министр-советник всё понимал: и её чувства, и её ужас, и её пусть пока ещё не видимое, но постепенное падение авторитета. Не политического, не общественного, но… Он смотрел молча и злорадно на её бешенную истерику, и внутренне наслаждался историческим видением унижения великой женщины. Он ещё не знал, выгодно ли ему лично её громкое падение, но присутствие при ликвидации противника-конкурента, коллеги и товарища, это был его конёк, как и её, впрочем, тоже. Он молодец: он работал на всех и со всеми, и не искал врагов. Он не изменил себе — и это главное. Политическая раскладка в стране становилась ясной. Председатель не просто ослабел, но очень стал слаб. Всем было ясно: дай бог ему месяц, два протянуть. Эпоха одного готовилась меняться эпохой для других. Не для него, министра-советника, конечно, но исторический интерес и интрига, оставались. Он с внешним сочувствием смотрел на Мадам и приятельски покачивал ей головою.
Супруга Мао с распущенными волосами и широко раскрытыми глазами, уселась в кресло и тупо уставилась на советника. Она была ужасно страшна и страшно безобразна.
Ах, мадам, мадам, где ваша былая внешность?
Но, брошенная в историческую бездну бытия, мадам ещё не сдавалась. И она орала, одновременно обращаясь и к небу, и к скромно сидящему в углу, советнику.
— Почему? Почему ничего не получается? Почему никто не подчиняется? Председатель ещё жив, но всё уже рушится. Кто мой враг, противник?
— Наверное, никто мадам. Это само время. Жестокое время нашего времени. В своё время оно меня не пощадило, сейчас вас. А время в её интерпретации — это государство, народ, правительство, отдельные группы и лица.
— Ужас какой-то. Я не верю в эту философскую чушь.
— Когда-то и я не верил. Но жизнь очень похожа на плохую, жестокую сказку.
— Вот это правильно. А кто в нашей сказке плохой, жестокий враг?
— Мы вдвоём начинаем бредить.
— В бреду часто бывают проявления просветления и искорки великой истины.
— Это у монахов. Они нажуются, как черви, каких-то там диких трав и просветляются. Мы должны быть и оставаться более трезвыми и практичными.
— Так почему я проиграла? Я была трезвой и практичной. Почему самолёт с ротой спецназа вернулся, не выполнив задания? Почему? Почему двое офицеров убиты и никто, ничего ни с кого не спрашивает.
— Монахи. Это всё обкуренные бредовые монахи. Они разоружили охрану аэродрома, окружили посадочную полосу, дали несколько очередей по самолёту. Пришлось улететь.
— Вот это и есть сказка. Чушь. Бойцы спецназа бабы. Они же обучены воевать в критических ситуациях. Чего они стоят?
— Под пулемётами, что можно предпринять?
— Героизм. Героизм во имя родины, исполнения приказа. Они же для этого созданы. Они не простые солдаты.
— Не простые. Но пасть у трапа самолёта далеко не героизм.
— Исполнение приказа героизм. А где им пасть — решают обстоятельства и начальство.
— Они тоже люди. И в данных обстоятельствах не догадывались о высокой миссии приказа.
— Надо было полк послать.
— Председатель этого не одобрил бы.
— Он тяжело болен, он при смерти.
— Пока партийное окружение при нём, служит ему, он всемогущ.
