— Я всё хорошо понимаю. Цзян Цин будет сокрушена.
— И это главное. Я уезжаю, генерал. Удачи вам.
— И вам, сэр.
Глава двадцатая
Бредни разума
Мао слабел.
Не просто слабел. Как сказать. Играючи слабел.
Но, но, но…
Бредни разума, хитрой игры, перемежались со злобой к окружающим. И этим он был очень близок, похож с древним, кровавым объединителем страны, Ши Хуанди.
Но мысль изворотливого интригана работала бешено и ясно. Глаза слезились, искра проницательного разума пробивалась сквозь влагу и искала продолжение во вселенской ауре энергетической жизни.
Мао! Великий Мао неумолимо угасал. Как обидно: достичь всего и теперь постигать смертный одр среди хитрющих холуёв и холуйчиков.
Народ!
Где народ?
Думает ли он сейчас о великом и неповторимом. Единственном. О своём боссе, шефе, патроне. Как в ужасных фантастических романах о кончине света.
Коммунистический узурпатор великой страны стал похож на сельского простолюдина, скорбно сидевшего с лопатой у своей свежевырытой, свежепахнущей могилы.
Тупик.
Моральный и физический, психологический тупик всего. И даже вселенского смысла.
И боль, постоянная боль души и расширяющейся пустоты внутреннего сознания.
Всё великое, личное опустилось до уровня могильного песка. И накрыто широкой, безмолвной лопатой судьбы. Что сказать? Он себе ничего не может успокоительного сказать. А что о нём скажут люди, народ, нация, история? Хотя бы, неплохие писатели. Плохие, хуже врагов. Такие словечки найдут, назло не придумаешь.
Кто он?!
Откуда!?
Выскочка. Гений. Мудрец. Баловень судьбы, или ловкий прохиндей, вовремя уцепившийся за желанный хвост политической удачи.
А дальше, только борьба за своё, занятое в упорной, подлой борьбе с конкурентами, коронное место.
Он победил.
Кроваво, но победил.
Не признавали: теперь признают.
Что ещё надо?
Но яма личного, морального опустошения, расширяется с каждым прожитым в ожидании смерти, днём.
С каждым.
Чего он достиг?
Ничего!
Суета сует.
Кроме тотального национального рабства. Здесь он преуспел: догнал и перегнал рабовладельческий СССР. Ему было проще, у него мононация. У Советов более ста наций и народностей и все желают выйти из состава, узаконенного c надуманной Конституцией лагерного рабства. Как бы оно хитро и завуалировано не называлось.
А сам хотел же, в начале, не этого. Блага хотел для народа, страны, истории. Никто не понимает. У каждого своё видение истории и самого себя в ней. Поэтому и борьба: на выживание, на уничтожение ближайших противников, конкурентов, страстно желающих на пьедестал залезть, хотя бы рядом постоять. Не положено! Сволочи. К общему корыту народа все идите, слабаки! За вас решит другой.
Мао силился яснее видеть находящийся рядом, сливающийся с драпировкой комнаты, силуэт министра Общественной безопасности. Хоть он и сам
