Тупик в конце коридора, на вид темный и глухой, оказался дверью, и Генри нащупал в полутьме ее ручку в форме головы животного, и Генри точно знал, какого именно, но так и не смог ни удивиться, ни обрадоваться, просто толкнул дверь и зашел в комнату с высоким потолком. Она была пуста, но посреди нее стоял тяжеленный сундук, обитый железом, с заклепками на углах и огромной замочной скважиной.
Генри и Освальд стояли перед ним, пока остальные не сообразили, что крыша все еще держится, и не зашли следом, даже Хью, который при виде сундука издал радостный вопль. Все столпились в коридоре, и Генри посторонился, впуская их в комнату. Освальд немедленно попытался откинуть крышку, но она не поддалась.
– Так и знал, что ключ пригодится, – завороженно проговорил Освальд, проводя пальцем по скважине. – Джетт, вперед, держи ключ.
Дальше Генри слушать не стал. Он не хотел видеть, как Освальд получает то, что хочет, не хотел знать, что будет дальше, поэтому он протолкнулся обратно на улицу и остановился на крыльце, упираясь руками в колени. Эдвард сидел на ступеньке соседнего дома. У него была оцарапана рука – кажется, на него что-то упало, и при появлении Генри он спрятал ее под грибня, который по-прежнему жался к нему, словно хотел утешить.
Генри молча сел рядом. Эдвард какое-то время смотрел на него и несколько раз приоткрывал рот, но закрывал его снова, – не мог подобрать слова, которые все исправят.
– Даже если все случится, как он сказал, ты ни в чем не виноват, – наконец сказал он. – И если бы я тогда, в Башне, знал, что будет, я бы снова это сделал. Ты важен для всего королевства, ты особенный, и ты…
– Закрой рот, – выдавил Генри, не глядя на него.
Он сказал себе, что не будет плакать, потому что рыцари не ревут, сжимал и сжимал челюсти, пока не заломило зубы, а потом Эдвард наклонил голову и заглянул ему в лицо.
– Это именно то, чего я хотел. Ты не представляешь, столько раз за эти десять лет я представлял свою славную смерть, пышные похороны и то, как отец меня оплакивает. Он наверняка простит меня за смерть Роберта, и все будет хорошо. Мертвых прощать легче, чем живых. – Эдвард запрокинул голову и громко сказал в никуда: – Эй, ты все еще исполняешь желания? На случай, если оно у меня последнее: пусть мой отец поверит, что это его сын. – Генри уперся лбом в колени, и Эдвард провел рукой по его голове. – Он будет рад поверить. Ты ему нравишься, а Освальд… Я не понимаю, как у такой твари, как он, вырос такой, как ты.
Генри не ответил. Вдруг это место исполнит его желание? Вдруг он может пожелать, чтобы Эдвард узнал его прямо сейчас? Но все то же упрямое звериное чутье говорило ему: это опасное место, то, что должно тут случиться, еще не закончилось. И если предсказание Освальда все же сбудется… Сейчас Эдвард готов, он все решил, обо всем подумал, и куда хуже будет, если он умрет, зная, что ему есть ради чего жить. Поэтому Генри просто замер, глядя перед собой, и так они и сидели, пока Эдвард не спросил:
– Можно еще просьбу? Если что-то все же произойдет, скажи моему отцу, что это была красивая героическая смерть.
«Дипломатия – это искусство говорить то, что человек хочет услышать» – так было написано в книге из королевской библиотеки, и никогда еще дипломатия не была нужна Генри так, как сейчас. У него все внутри болело, но он сглотнул ком в горле и сказал не то, что хотел сказать, а то, что Эдварду хотелось знать, – и в этот момент понял, окончательно и полностью, что такое любовь. Любить кого-то – это сделать так, чтобы ему было хорошо, даже если от этого будет плохо тебе.
Поэтому Генри взял его руку и поцеловал – так положено было приветствовать наследника трона. Эдвард всем телом вздрогнул от неожиданности и от боли – Генри обжигал, и на коже остался красный след.
– Ни о чем не беспокойтесь, ваше высочество, – еле слышно сказал Генри. – Я видел: это была смерть, достойная героя, и о ней сложат легенды. Я за этим прослежу.
Эдвард посмотрел на него широко раскрытыми глазами, как будто ничего лучше в жизни не слышал, но ничего сказать не успел, потому что на улицу вылетел Освальд, – Генри уже минут пять слышал из дома какие-то звуки, но внимания не обращал.
– Быстро внутрь, – приказал Освальд, и Генри пошел за ним, потому что рад был отвлечься и не знал, надолго ли еще хватит его выдержки.
В комнате все с растерянным видом толпились вокруг ларца.
– Джетт, покажи, – велел Освальд.
Тот вставил в скважину ключ и попытался повернуть. Ключ не поворачивался.
– Такого не может быть, но ключ от всех дверей не подходит, – сказал Освальд. – Мы уже все попробовали: я пытался разбить сундук мечом, Джетт – открыть простой отмычкой, которая всегда при нем, Джоанна – превратить крышку ящика во что-нибудь. Но один способ точно должен сработать. Снимай перчатку.
Генри послушно снял и положил руку на крышку. Холодную, крепкую крышку, которая даже не нагрелась от его прикосновения. Он попробовал коснуться обеими руками сразу – тот же результат. Лицо Освальда застыло, и он подошел ближе, глядя, как Генри надевает перчатки обратно.
– В твоих интересах разгадать эту загадку, Генри, – подрагивающим голосом сказал Освальд. Глаза у него горели, воротник прилип к шее. – Раз этот ящик так хорошо защищен, то, что мне нужно, именно там. И советую тебе думать быстрее, пока его высочество на улице не убил какой-нибудь кусок карниза.
