задом затолкать на длинные колодки под навес. Ну не идет здоровенная махина, ну не слушается, проклятая! То в стенку стволом нацелится, того и гляди разнесет ее, то со шпал свалится. И у ребят не получается, даже Ваня Жуков не осилил, встал в растерянности. Тягач устал, хрипит. Артиллеристы злятся, на нас нехорошо смотрят, им давно в столовую пора, а их дорогие станины всё к тягачу прицеплены.
— Не слушается техника — действуйте руками, — сказал Пирогов и удалился вместе с сержантами — действуйте, мол, сами, сообразуясь с обстановкой.
Огневики надвинулись на чих-пыхов — видно, решают: морду сразу нам разбить или после? Но тут чей-то веселый голос разлепил нашу напряженную толпу:
— Эй, привет, салага! Чего в столовку не идешь?
Расступились. Передо мной стоит толстенький Рассоха, улыбается.
— Да вот, — показал я.
Рассоха все понял, молча влез в кабину, подал вперед, потом назад, пушка тихонечко въехала на колодки, огневики мигом отцепили осточертевшие станины. Пожали Рассохе руки и помчались в столовую, возле которой нас обрадовал старшина: после обеда — в парк, мыть технику. Проползло время, наступала весна. Она тут ранняя, теплая, пахучая. С гор побежали ручьи. Речонка, через которую я перескочил тогда, взбурлила, поднялась, загудела. Поднялось и настроение. Рассказ мой напечатали. Гонорар прислали. Друзей прибавилось. Самый первый — Ваня Жуков. Особенно он со мной подружился, когда я ему, грустному, все деньги отдал — у мамы его рак, лекарства нужны, а грошей нема. Тряс мне руку, говорил слезно, что вовек не забудет. Да ладно, что за дела, была бы мама здорова. Я бы для своей полжизни не пожалел.
Кросс мы бегали с ним рядом, Ванюша был весел, сообщил перед стартом, что маме уже лучше. Я пробежал на третий спортивный разряд. Вручая мне значок, комсорг ехидно сказал: я бы тебе его дал только через коня. Опять этот конь прискакал!
Мы получили удостоверения водителя трактора и гусеничного тягача. Скоро лычки пришьем на погоны — держись, салаги зеленые! Дайте только технику получше освоить, караульную службу осилить, коня одолеть. Перекладина идет у меня хорошо, а вот скотина кожаная опять не дается. Наверное, палец виноват, мешает. Я уж и так и этак, показываю Пирогову: рад бы, да не дает, проклятый.
— А вы попробуйте, — уже не приказывает, а просит товарищ старлей, похлопывая ладошкой кожаную спину коня. — Ничего тут особенного нет. А вам нужно будет подчиненным показывать.
«Подчиненным», — холодком прошло по сердцу. А каждый школяр грудь выпятил, «смотрит соколом в строю». Пирогов, вздохнув, начинает размундириваться: снимает ремень, фуражку, все это аккуратно кладет на табурет. И, как положено, точным, заученным движением «совершает отработанный до мелочей процесс прыжка».
Он долго отдыхает, прохаживается, вытирает платком лоб, лицо его бледнее обычного, в глазах беспокойство. «Боится? Точно, боится!»
Черт дергает меня за язык!
— Товарищ старший лейтенант! Покажите, пожалуйста, еще раз процесс прыжка, сам толчок.
Ага, губки покусывает! Ну-ка, ну-ка…
— Смотрите, будущий командир, вам это пригодится.
Он глубоко вдыхает, шумно выдыхает и отходит к стене для разбега. В глазах его такая отрешенность, что жалко человека. Прыгает. Так же точно, безукоризненно. И знаю: Павел Пирогов прыгнет еще раз и сто раз — сколько нужно.
— Поняли, курсант? Попробуйте теперь. — И уже приказ: — Вперед!
— Давай! — кричит мой друг Ваня Жуков.
Сижу верхом на коне. Пирогов глядит на меня как на потерянного. Сейчас начнется лекция! Но он садится на длинную скамейку, сажает меня рядом, и мы вместе смотрим, как пролетают через коня мои товарищи. Когда все осилили снаряд, кто получше, кто похуже, взводный приказал нам строиться на улице. На меня не глядел — обиделся. Когда наши вышли, я попросил разрешения остаться в зале. Он кивнул, но как-то безнадежно: оставайся, мол, сопляк.
Ну и разозлился я на себя! Ведь не последний я трус, в самом деле! Чего испугался-то? Палец? Да не в пальце дело. Вскочил, бросился на коня, как на амбразуру. Прыжок, толчок руками! Где я? На матах под конем. Пылью пахнет. Ага, получилось, что ли? Получилось! Ура и да здравствует! Еще раз попробовал, пока запал не прошел. Потом еще! Молоток! Небрежной походкой иду в школу. Пирогов спускается с высокого крыльца:
— На ужин не опоздайте.
Докладываю. Скупо так, равнодушно: курсант, мол, Леонов прыжок совершил. Многократно. Он, глядя мимо меня, отвечает, тоже как-то равнодушно, не по-уставному:
— Герой. Медаль тебе к одному месту.
А вот и праздники пришли! Мы — сержанты, правда, пока младшие, две лычки на погонах. Ничего, скоро третью пришьем. Ванюша ходит гоголем, нос кверху. Чудак. Мне, откровенно говоря, все эти звания, значки, лычки-петлички, как говорится, до фонаря. Однако кое-что хорошее эти две желтые полосочки мне подарят. Из школы на волю вырвусь от этих Пироговых, человеком себя почувствую, разводящим на посты ходить буду, а не ежиться и
