пошел проверять часовых. Где-то прогремел выстрел. Мы, схватив автоматы, выскочили следом за сержантами. Темень, слабо светят вдали фо нари, падает снег. Навстречу шагает Пирогов с разво дящим.
— Что там? — встревоженно спросил кто-то, и разводящий ответил:
— Да так, шмальнул салажонок с перепугу.
Пирогов вошел в караулку, непроницаемый, как всегда. Но очередную смену предупредил: действовать строго по уставу, стрелять только в крайнем случае.
И вот настала моя очередь. Теперь я — часовой. Живой труп, завернутый в тулуп, как шутили на гражданке, когда ни черта не смыслили. Часовой есть лицо неприкосновенное. Так по уставу. Все мне запрещено: спать, орать, курить, книжки читать. Разрешено только одно: все видеть и слышать. И не робеть. Теперь я целиком и полностью в ответе за эти пожарные щиты, ведра, лопаты, лампочки, столбы. Но главное — я отвечаю за тягачи нашего полка, которые стоят на колодках, широкогрудые, важные, до блеска начищенные. Стоят и сонно щурят на свет фонарей свои глазищи-фары, прикрытые маскировочными щитками.
Погасли последние огоньки в офицерском доме, и сразу стало мне одиноко и страшно. А тут еще стук! Тихий и настойчивый металлический стук! Сразу хватаюсь за автомат. Вот когда почувствовал, что такое оружие! Друг ты мой надежный! Тридцать смертей у меня в руках — сунься кто!
По тени, таясь, пошел на стук. А в памяти сразу воскресли рассказы о бандитах, шпионах, о зарезанных, удушенных и пропавших без следа часовых. Рукам жарко, стряхиваю рукавицы, автомат наизготовку, больной палец на спусковом крючке. Все оказалось не так страшно. Ремешок от тента тягача на ветру качался и металлическим наконечником ударял по кузову. Какой-то растяпа плохо тент закрепил!
Вдали закачался огонек. Заскрипел снег под сапогами. Кричу, как положено:
— Стой! Кто идет!
Из темноты голос сержанта:
— Разводящий со сменой!
— Разводящий, ко мне! Остальные на месте!
Можно бы потребовать осветить лицо, но я и по голосу узнал нашего верхолаза, и по длинной фигуре. Уф, ночка прошла, утром будет повеселее.
Но перед самой последней сменой я чуть не влип. Появился-таки нарушитель. Неслышно подошел к низкому заборчику:
— Доброе утро.
Галинка! Часовому на посту разговаривать не положено, но ей-то откуда знать?
— Ты чего в такую рань вышла? Беги-ка домой.
— Во-первых, я бегать не могу, у меня сердце больное. А во-вторых, мы с мамой в медпункт идем. Понятно?
Такая маленькая, а уже сердце. Понятно, почему она такая бледная. И зачем обрядили ее в светлую шубку? Она в ней еще бледнее выглядит. Жалко гнать ее, но служба. Как мог, объяснил девчонке, что нельзя ей возле поста прогуливаться да с часовым болтать. Она губки надула, пошла навстречу матери, как птенец на тонких ножках, в какие-то большие ботинки обутые.
Поворачиваюсь и вижу промелькнувшую за складом тощую фигурку. Пирогов! Подбирается незаметно, чтобы поймать, застыдить, объяснить. Ур-ра! Это не Пирогов! Это завскладом пришел и дожидается разводящего, чтобы пройти к своим бочкам. Зря я только Галинку прогнал.
Первый блин
Помаленьку вождение я освоил. Но это, как сказал Пирогов, только первый этап, будет и второй, более сложный.
— Подумаешь, сложный, — хмыкает Ваня Жуков. — Пушку будем возить. Тоже мне, наука! Прицепил — и поехал.
Сначала шло как всегда: завели учебный тягач, напустив тучу синего солярового дыма, подъехали к пушке, развернулись и начали тихонько пятиться к сведенным станинам, которые, кряхтя, держали наши школьные огневики. Тут не промахнись, не покалечь ребят. Ванюша отработал четко. Звякнуло, чмокнуло, пушка пристегнута. Огневики облегченно вытерли шапками пот со лба.
— Следующий!
Следующий я. Прицепил пушку с третьего раза, мальчишек замучил, получил от Пирогова выговор, а от наводчика — локтем под ребро. Пирогов не заметил. Приказал мне садиться за рычаги. Сам уселся рядом. Расчет, как положено, в кузове, под тентом.
Выехали в поле. Отцепились, откатили тягач в «укрытие» за ближние кустики. Батарейцы раздвинули станины орудия, кувалдой забили сошники, чтобы при отдаче пушка не укатилась далеко, начали клацать затвором, «заряжать», «стрелять». «Командир», такой же школяр, поднимал руку, командовал, слов не слышу, только вижу, как пар вырывается изо рта.
Через два часа они наконец «отстрелялись», всех врагов разгромили. Я прицепил пушку хорошо, со второго раза, доставил ее в парк и никак не мог
