все смелей просили «поработать». Мы живо перезнакомились с ними, они трудились очень серьезно и иногда приносили нам вареную баранину с рисом. Вкуснее я ничего не едал.
Однажды Джамбул или Тимур, точно уж не помню, принес кусок гудрона: «Может, надо, а?» Васька стукнул по гудрону молотком — отлетел блестящий осколок. Васька поглядел на него, попробовал на зуб и вдруг зажевал с удовольствием.
— Сера, — сказал непонятное местный мальчишка. — Дай мне, а?
Какая сера, почему сера? Казахи вроде не курят, а жуют что-то, откусывая от плитки, — может, серу эту? Так и жевали мы гудрон все вместе, хотя мамы пугали: вы знаете, из чего это делают? Из дохлых кошек! Нашли чем пугать!
Мы с ребятами мастерили военную технику, а наши отцы в своей дымной «чугунке», кроме военной продукции, ухитрялись отливать еще и мирную — ложки, кастрюли и сковородки. Посуда была тяжелая, но такая необходимая. А когда папа принес двуствольное охотничье ружье, я было подумал, что и его отлили цеховые умельцы.
— Отлили, сказал папа, — разламывая ружье и глядя в стволы. — Только в Туле. Там отличные оружейники, фрицам от их изделий крепко достается.
Так папа сделался охотником. Не от скуки, чтобы пострелять, а от безысходности — чтобы семью прокормить. Хоть была у нас на столе картошка, каша пшенная, иногда борщ или щи без мяса, но кушать хотелось все равно, а щи да каша надоедали. Один раз мама накормила нас с папой тыквенной сладковатой кашей. Сначала было вкусно, мы ели и похваливали, а потом от переедания очень мучились. С тех пор каши этой мне и за тысячу рублей не надо было! И отцу тоже. Даешь мясо!
Собралось их, охотников, несколько человек, где-то раздобыли ружья, сами вытачивали патроны. Пороха было навалом, только нашим мамам приходилось эти пороховые макаронины тереть напильником в порошок. Часто порох нагревался и вспыхивал, пугая женщин. Дробь тоже делали сами: сперва нарезали свинцовую проволоку на квадратики, потом эти квадратики обкатывали в чугунных круглых жерновках, как размалывают зерна в муку. В свободную минутку выбирались наши отцы в степь на самодельных лыжах. В первый же день своей охоты папа принес двух зайцев, а могучий дядя Степан притащил целого волка. Из него потом сшили Фросе меховые сапоги под названием «пимы», от которых шарахались, поджав хвост, все собаки. Зайцев и особенно волка было жалко — может, он тоже поиграть приходил, а его и убили. Папа неумело свежевал добычу, дробь падала в ведро. Одну тушку разрезали на три части и отдали тете Вале, тете Фросе и тете Гриппе, другую мама потушила с капустой в самодельной утятнице.
— Сходи за Розой, пока горячее, — сказала вдруг мама, и я полетел.
Встретил Розу в коридоре соседнего барака, пропахшего какой-то кислятиной, задыхаясь и заикаясь от волнения, передал приглашение на ужин с тушеным зайцем.
— Иду, иду, успокойся, — быстро кивнула она. — Никогда не ела зайца, особенно тушеного.
Не съели, а смолотили бедного зайчишку папа, мама, Роза и я. Было необыкновенно вкусно, только иногда кто-то из нас хватался за щеку и выплевывал смятую дробинку.
Зима тянулась бесконечно. Особенно грустно было, когда завывали метели. Провода порваны, радио молчит, да еще и света нет. Все самолеты и танки были сделаны, игры переиграны, книги пересказаны. Я бродил по комнате, думал о дяде Грише и дяде Володе, которые воевали на этой проклятой войне.
Мама, посмотрев мою кривую физиономию, толкнула меня легонько в плечо:
— А помнишь, как мы весну ускоряли?
Еще бы! Это Миша нас научил, славный мой Миша!
Вот такой же грустной зимой срезал он тополиную ветку, поставил ее в бутылку с водой, и в самые морозы она зазеленела! Только где они, тополя- то? Были у школы какие-то длинные, свечками, на наши раскидистые совсем не похожие. Мама сказала, что это пирамидальные тополя, от слова «пирамида». Я быстренько оделся, схватил нож и побежал. Снегу на школьном дворе было много, и он был не рыхлый, а закаменевший, так что я без труда достал до нижней ветки и почиркал ножом. Но она, промерзшая, не резалась. Кое-как ее отломал и потащил домой. Мы с мамой ее отогрели, нашли какую- то бутылку столетнюю, вымыли, налили воды и поставили веточку — пускай зеленеет, весну ускоряет.
И она зазеленела, и ускорила! Зима как-то быстро после этого закончилась. Закапало с крыш, осели снега, яма за сараями запахла и задымилась. Солнца прибавилось, мы шлепали по первым лужам и ждали настоящей весны. И весна не пришла даже — вломилась. Сразу забурлили и превратились в реки ручьи, смывая зимнюю грязь. Освободилась дорога, быстро высохла и стала теплой, а потом — пыльной. Река разлилась по степи, затопив кусты и овраги с овечьими костями. В сараях заревели быки, заблеяли бараны, куры выбежали на волю, заорали петухи. Мама сбросила свою телогрейку, надела котиковую шубку, правда, без лисы — куда в ней пойдешь-то, разве что в кино, в десятый раз смотреть старую военную кинохронику или «Сердца четырех», что совсем уж ни к селу ни к городу в такое время. Новые фильмы про войну пока не завезли.
Наша ветка обогнала весну и пустила корешки. Мы с мамой набрали земли в мой котелок (я уже обходился ведром) и посадили туда ветку — расти и развивайся!
