— По какому предмету?
— П-по д-диамат-ту.
— Что ж это ты, милая, так? А? Голым задом вертеть — это у тебя на отлично с плюсом, а диамат — посредственно? Поедешь на Транссиб. Там охранникам бабы ой как нужны: маются мужики без баб, просто беда. И заключенные тоже. Без баб, как выяснили наши ученые, падает производительность труда. Так что собирайся, голубушка.
— Дядечка! Миленький! Я больше не бу-уду-ууу! — взвыла Яхнова и, бухнувшись на колени, обхватила сапоги руками, сотрясаясь в беззвучных рыданиях.
— Ефим! Хватит! А то, сам видишь, напугал до смерти, — зарокотал спасительный голос Евдокимова. — Расслабьтесь, ребята. Шутка! Ха-ха-ха!
И ребята зашевелились, заулыбались все еще одеревеневшими серыми губами, захихикали, а Яхнова продолжала стоять на коленях, обхватив сапоги руками, явно не понимая, что произошло.
И тут будто прорвало: вся компания разразилась хохотом, хохотом истерическим, с подвыванием, всхлипами, с икотой, слезами и корчами.
И сам Заковский хохотал во все горло, лапая девиц за что попало, целуя взасос, царапая их своими значками и орденами.
Снова заскулил патефон, зашаркали подошвы, веселье накатило с новой силой и понеслось, отбрасывая молодых людей к длинному столу в соседней комнате, уставленному бутылками и закусками, точно все хотели напиться до такой степени, чтобы забыть только что пережитый ужас.
В баню студенток набилось штук восемь: Заковский отбирал самолично. Да еще три привезенных с собой. Мылись, парились, бултыхались в бассейне, здесь же и совокуплялись как придется и с кем придется, меняясь и считая, кого на дольше хватит. Визг, хохот, вольные телодвижения, смелые позы…
После бани девицы, не выдержав нагрузки, ушли спать. Евдокимов, Заковский и Бабель сидели в предбаннике, пили коньяк, зажевывали лимоном, запивали квасом, курили, разговаривали. За окном быстро светлело.
— Мы сейчас стоим как никогда крепко, — говорил Евдокимов, поворачивая голову то к Бабелю, то к Заковскому и упираясь в их лица своими неподвижными глазами на красном опухшем лице. — А когда разделаемся с остатками оппозиции, истребим всю свою «пятую колонну», тогда наше положение станет вообще непоколебимым. Товарищ Сталин это хорошо понимает, он свой выбор сделал. И не только идеологически, в принципе, так сказать, но и среди окружающих его людей. Так что ты, Исак, можешь спать спокойно.
— А я и так сплю совершенно спокойно. Даже снов не вижу, — качнулся Бабель, коротко хохотнув. — На днях звонил товарищ Сталин, спрашивал, как работается, что пишу, посоветовал написать пьесу о борьбе с врагами народа. Вот думаю… думаю, как это сделать, чтобы проняло до самых это… до печенок, — сочинял он вдохновенно.
— Придем на премьеру, — заверил Заковский, кивая головой, затем стал разливать по рюмкам коньяк, расплескивая янтарную влагу по столу. — За твое здо… здоровье, Исак. За успех твоей пьесы. За то, чтобы ты жил долго и счастливо!
— Спасибо, друзья! И вы тоже! И вы тоже! — до слез расчувствовался Бабель. И пригласил, точно пьеса уже была написана и принята к постановке: — Непременно приходите. Непременно.
Коньяк Бабеля уже не брал, в голове было не то чтобы ясно, но как-то легко и просторно, и казалось, что все возможно: и пьеса, и роман, и многое другое.
Глядя на уткнувшегося лицом в сложенные ладони Заковского и мотающуюся из стороны в сторону голову Евдокимова, Бабель думал: «Какие славные люди! Какие прекрасные товарищи! Нет, надо собраться и написать-таки книгу о чекистах. Это будет великая книга». — Но тут же вспомнил о слухах, которые принесла жена, ткнул Евдокимова в бок, спросил:
— А что, Ефим, правду говорят, что Ягоду по боку, а вместо него то ли Кагановича, то ли Хрущева?
Ежова Бабель не назвал умышленно, чтобы не дать повода для насмешек над собою двух старых приятелей.
Не помогло.
— Это от кого же ты узнал такие новости? — спросил Евдокимов, выпрямившись и подозрительно разглядывая Бабеля. — Уж не от Женечки ли Хаютиной? А? Признавайся, старый троцкист и контрреволюционер!
Вскинул голову Заковский.
— Кто… контр…тррр… ер? Зас-стрелю!
— Вот он, — показал на Бабеля Евдокимов пальцем.
— А это кто? Баб-ель-мандепский пролив? Зас-стрелю!
— Да нет, что вы, ребята! Москва слухами полнится…
— Тогда выпьем еще, — предложил Заковский и опять уронил голову на сложенные руки.
— А ты думаешь, почему мы оказались в Москве? Догадываешься? Нет? — заговорщицки подмигнул Евдокимов на барашковую шевелюру Заковского, откидываясь к бревенчатой стене и сразу же будто бы преображаясь, только глаза оставались такими же неподвижными. — Меня, например, вызвали на пленум Цека, Заковского — знакомиться с новым наркомом внутренних дел. На пленуме Генриха-отравителя перевели руководить наркоматом связи, на его место поставили Ежова. Начинается Большая чистка, Исак. Сталин решил избавиться от всякой нечисти. Что касается Женечки Хаютиной, так о твоей с ней
