Женщины с визгом кинулись вверх по улице, вслед за ними побежали и мужчины.
— Катцелю всыпьте! Всыпьте ему, сукиному сыну! — восторженно кричал Атлас, потрясая наганом.
Бричка догнала высокого еврея с завитыми пейсами, прижала его к забору, и видно было, как милиционер-кучер с плеча, приседая, машет ременными вожжами по согбенной спине и рукам, которыми старый еврей пытался защищать свою голову.
— Хватит, Охрименко! — выкрикнул Атлас, убирая в кобуру наган. — Отпусти его к черту. — И, снова срываясь на визг: — Еще раз приведешь к моему дому свою банду, Авраам, всех перестреляю!
Снял фуражку, принялся серой тряпицей отирать пот с раскрасневшегося лица. Волосы у Вениамина Атласа оказались огненно рыжими, словно им передалось возбуждение их обладателя.
Глава 12
Дудник нашел себе квартиру на одной из немощеных окраинных улиц, примыкающих к Нахичевани. Улица круто падала к Дону, настолько круто, что в треугольных цоколях ее домов помещались кухни, из окон которых веяло запахами жареной рыбы и кукурузной каши. Середина улицы напоминала овраг, размытый дождями, с лебедой и полынью у заборов, с узкими кирпичными и булыжными тротуарами поверху, с густыми вишенниками, уронившими свои перепутанные ветви с бордово-зеленой листвой на заборы и свесившие их на улицу, будто предлагая редким прохожим полузасохшие, исклеванные воробьями черные ягоды.
Внизу, под обрывом, теснились в ленивой протоке разномастные суда, все больше баржи да буксиры; многие, отслужив свой век, тихо ржавели, приткнувшись к берегу, сонно заглядывая в воду мертвыми глазницами иллюминаторов. За протокой лежал длинный остров, поросший высокими тополями и раскидистыми ивами, за островом искрилась под солнцем стремнина Дона, краснели поплавки бакенов, тянулся белый след за баржей, груженой песком, толкаемой буксиром. А до самого горизонта простиралась ровная степь с купами ив и камышовыми зарослями вокруг не просыхающих после паводка мелководных озер. Там, где серое небо сливалось с серой дымкой, застилавшей степные дали, виднелись темные крыши Батайска и две дымящие кирпичные трубы. Где-то за этими трубами лежало море, которого Артемий никогда еще не видел: в гражданскую войну его полк, преследуя отступающих беляков, не дошел до Черного и даже Азовского морей, на Дальнем Востоке Артемий не доехал до Тихого океана.
С хозяином квартиры, армянином лет пятидесяти, портовым грузчиком Геворком Гаспаряном, сторговались за сорок рублей в месяц. Артемий дал Геворку задаток, оставил в своей каморке, единственное окошко которой выходило на улицу, вещмешок и спустился к Дону. Каморка его имела отдельный выход, и это особенно подходило к суетной, но скрытной жизни Артемия.
Вблизи река оказалась совсем другой — мутной и неряшливой. Щепки, желтые и бурые листья медленно плыли по ее поверхности, возле берегов сбиваясь в грязные полосы. Иногда взгляд привлекало что-то белое; когда это белое течением проносило мимо, оказывалось, что это перевернутая вверх брюхом дохлая рыба-глистянка.
С мертвых барж и буксиров, с лодок и просто с берега мальчишки и старики удили рыбу. В сонной воде чуть покачивались пробочные или перьевые поплавки. То там, то сям взмахивали удилища, сверкала на солнце выдернутая из воды рыбешка.
Сверху пронзительный женский голос протяжно взывал к кому-то или чему-то:
— Авети-иии! Ори-уза-ааа! Ча-бу-ууу!
По наплавному мосту Артемий перешел через протоку, тропа повела его сквозь заросли ивняка, еще зеленого, не растерявшего листвы, в глубь острова. Пронзительный женский голос постепенно растворился в теплой тишине, наполненной шорохом травы под ногами, скрипом белого песка и суетливым попискиванием птиц.
Вдруг кусты и деревья расступились, и перед Артемием открылась стремнина Дона, сверкающая на солнце веселой волной. Вспомнилась Ока, росные луга вдоль ее берегов, утренние туманы и голос кукушки в ближнем бору, то ли зовущий куда-то, то ли о чем-то предупреждающий. Скоро уж двадцать лет, как он не был в родном краю…
На песчаной косе рыбаки тянули невод; их товарищи на двух лодках держались у поплавков и звонко шлепали по воде веслами. В окруженной неводом воде плескалась рыба. Шевелились темные рубчатые спины и серповидные хвосты осетров, замшелым бревном колыхалась белуга.
Артемий потолкался среди рыбаков и повернул назад. Отсюда, с острова, город казался огромной толпой разномастных чудовищ, замерших на крутом обрыве перед непреодолимым препятствием. Там, где темнела громада собора и светились на солнце его купола, был центр этой толпы, ее мозг и сердце. Оттуда веяло чем-то властным, требующим от Артемия действия, действия и еще раз действия. Он встряхнулся и ускорил шаги.
В пяти минутах ходьбы от его новой квартиры жили все четверо чекистов, работающих в Нахичиванском райотделе милиции, подробности жизни которых, не раскрывая самого себя, он должен был выяснить в ближайшее время. В серых папках-скоросшивателях, которые ему выдал Люшков, имелось по нескольку анонимок на этих чекистов. В анонимках все они обвинялись в одних и тех же прегрешениях: мздоимстве, жизни не по средствам, в моральном
