разложении. Намекалось также, что каждый из них может состоять в некоей подпольной организации. Или в разных организациях, но все равно — антисоветских. В папках же имелись подробные характеристики райотдельцев, их биографии и данные об их ближайших родственниках. Но из биографий дела не сошьешь, нужны железные факты.
Папки, после детального изучения, Дудник запер в сейф в своем маленьком кабинете, теперь только от него зависело, чем эти папки наполнятся. В кабинете же он оставил все, что могло раскрыть его профессию, если вдруг хозяин, либо кто-то еще, заглянет в его вещмешок: военную форму, награды, грамоты, партбилет, наградной наган с бронзовой пластиной на рукоятке и даже удостоверение личности, оставив при себе лишь браунинг да ничего не говорящую справку: мол, проживал в Новгородской области, выехал на юг в связи с рекомендацией врачей сменить климат на более теплый и сухой. Так он и Геворку отрекомендовался, и этот неразговорчивый грузчик с короткими кривыми ногами, широким, квадратным туловищем и толстой шеей, на которой сидела черная от волоса, почти без просветов круглая голова, лишь мыкнул что-то и, приняв от квартиранта деньги, тщательно завернул их в грязную тряпицу, а тряпицу сунул за пазуху. Похоже, Геворку было все равно, кто такой его квартирант, лишь бы деньги платил исправно и не путался под ногами у хозяев. А семья у Геворка, судя по многочисленным голосам за стеной, большая и шумная, состояла, судя по тем же голосам, из одних женщин самых разных возрастов.
Две недели Артемий Дудник крутился в своем районе, то подыскивая работу, то нанимаясь к армянам на временную, то просто шатаясь по улицам Нахичевани и присматриваясь к жизни ее населения. Он дважды побывал в районном отделении милиции якобы по поводу прописки на новом месте жительства.
В коридорах райотдела народу толпилось много, как в иной медсанчасти по случаю эпидемии гриппа, возле каждого кабинета по десятку человек, в основном женщины. Иногда милиционеры кого-то приводили или уводили, из иных кабинетов слышались крики, женский плач, матерная ругань.
Начальник отделения Ашот Азарян, человек лет сорока, угрюмый и непреступный, оба раза появлялся часов в десять, проходил стремительной походкой коридором к своему кабинету, ни на кого не глядя, ни на чьи приветствия не отвечая. Народ с испугом жался к стенам, пропуская грозного начальника. Скрывшись за дверью, Азарян больше из кабинета не высовывался.
Его заместитель, рыжий Вениамин Атлас, напротив, то и дело выскакивал из своего кабинета, торопливо протискивался сквозь толпящийся в коридоре народ, на ходу отвечая на чьи-то вопросы, заглядывая в чьи-то бумаги, сунутые ему в руки. Вид у него тоже был не из радостных, зато весьма деловитый.
Артемий вовсе не стремился попасть в чей-то кабинет. Для него важно было потолкаться среди народа, послушать, о чем говорят. Но посетителями были в основном армяне, говорили они на своем языке, лишь иногда разбавляя его русскими словами, так что Артемию никакой информации из их разговоров почерпнуть не удавалось. Однако, подсаживаясь к русским мужчинам и женщинам, ожидающим разрешения каких-то своих забот, он составил себе некоторое представление о существующих здесь порядках.
Увы, порядки эти весьма напоминали старорежимные, о которых Артемий знал, правда, понаслышке, поскольку из деревни своей никуда не выезжал до восемнадцатого года, то есть пока не попал в Красную армию. Впрочем, местные порядки ничем существенно от константиновских не отличались: та же волокита, то же нежелание или неумение вникнуть в человеческие нужды и заботы. Подчас это происходило оттого, что люди, которых набирали в милицию и госбезопасность, призвания к этому делу не имели, чаще всего вынуждены были служить по долгу члена партии, мобилизованного в органы, иные шли туда из каких-то личных интересов.
С другой стороны, — и это Артемий знал слишком хорошо, — органы были завалены такими делами, которые могли бы разрешить советские, партийные или профсоюзные организации, но те боялись брать на себя ответственность, когда в деле хотя бы чуть-чуть попахивало — или им это только казалось — политикой, и спихивали такие дела на НКВД. Наконец, личные дела отдельных граждан вообще рассматривались как нечто несущественное, не идущее ни в какое сравнение с делами государственными и мировыми; представлялось, что жалобщики не только путаются под ногами у занятых людей, но и тормозят ход государственных и мировых дел. Не исключено, что вполне злонамеренно.
Глава 13
Через две с небольшим недели на стол капитана ГБ Винницкого лег обстоятельный рапорт старшего лейтенанта ГБ Дудника о проведенном им негласном расследовании служебной деятельности и личных обстоятельств четверых должностных лиц Нахичеванского райотдела НКВД. Из этого рапорта следовало, что обвинения, выдвинутые в анонимных заявлениях граждан против означенных лиц, полностью подтверждаются относительно начальника отделения Ашота Васгеновича Азаряна, двух участковых, как выяснил Дудник, состоящих с Азаряном в близком родстве, и совершенно не подтверждаются относительно лейтенанта Вениамина Давидовича Атласа.
Еще через несколько дней Дудника вызвал к себе Люшков. На его столе Артемий увидел свой рапорт, поверх него лежал толстый красный карандаш. В карандаше, острием своим направленным в его сторону, Артемию почудилось что-то зловещее.
