заметить только, что в схеме голограммы или русской матрешки такой вопрос вообще не встает. Мы все во Христе, все словно бы «упакованы», как матрешки, друг в друга. Нет дистанции, которую придется преодолевать.
Оказываемая помощь не ограничивается одной молитвой, по крайней мере, в привычном нам смысле этого слова. Так однажды ему пришлось написать одному из своих духовных чад: «Я не могу взять на себя ваше искушение, потому что я еще недостаточно щедр для этого и потому что Господь Бог не требует этого от меня. Я ничего не могу без Его повелений»[417].
Эта тема переживания искушения не «за кого-то», но «вместе с ним», представляется мне принципиально важной. Мы не заменяем тут одну «карму» другой, каждый остается при «своей». Посмотрим на все это поближе на опыте других мистиков. Речь тут может идти о самых разных испытаниях и искушениях, как физических, так и духовных.
Физические испытания, перенесенные за другого
Примеров таких физических испытаний можно привести великое множество. Не стоит недооценивать их важности. Долгое и продолжительное физическое, телесное испытание не может не иметь и духовных последствий. Оно может стать поводом для духовного роста или же для падения. Даже не слишком сильная физическая боль или даже просто неудобство всегда оказываются дополнительной трудностью, способной стать камнем преткновения для нашего терпения или нашей готовности помочь другим. Вот два примера из мистиков, о которых я вам уже говорил, переживших опыт стигматизации.
Именно так Анна-Екатерина Эммерих «брала на себя боли и болезни каждого». Говорят, что перенос этот (взятие на себя) шел вплоть до того, что она начинала перенимать черты, жесты и выражения лиц тех, кому облегчала боль[418].
Похожие случаи известны и в жизни Терезы Нойманн. Однажды она взяла на себя ревматические боли своего кюре, и он тотчас почувствовал облегчение. Однажды она переняла все симптомы водянки, вплоть до болезненной агонии, тогда как настоящая больная в это время совсем не страдала и смогла умереть спокойно. Однажды маленький ребенок, почти голышом, неосторожно подошел близко к пчелиному улью, и его искусали пчелы. Тереза начала молиться, и тут же покрылась распухающими на глазах жуткими укусами, а малыш оказался цел и невредим. Вплоть до того, что, «когда она заболевала, чаще всего даже не обращались к врачу, потому что все уже привыкли, что, как правило, она потом вдруг резко выздоравливала, когда тот человек, за кого она страдала, получал просимое облегчение»[419].
Хорошо известно, что особо чувствительные люди могут испытывать настолько сильную симпатию к тем, кто страдает, что в конце концов начинают и сами ощущать такие же страдания и боли. Но тот, кому они сострадают, при этом от боли не избавляется. Хотя я и не исключаю, что он может при этом испытать хотя бы незначительное облегчение, т. е. что и здесь сострадающий может хоть немного разделить страдание другого и взять на себя хотя бы его часть. Сострадание же, которое открыто выказывают тому, кто страдает, может принести страдальцу некоторое утешение, но вряд ли что-то большее.
В нашем же случае, о котором здесь идет речь, все гораздо серьезнее: страдающие тут сразу испытывают облегчение и освобождаются от боли. Сострадание заходит настолько далеко, что это уже похоже на настоящее взваливание на себя чужого страдания, на перенос.
Духовные испытания, перенесенные за другого
Феномен переноса, о котором шла речь выше, становится еще более актуальным в ситуации, когда приходится брать на себя уже напрямую искушения другого человека. На этом обычно акцентируют внимание и сами авторы-мистики. Так нам сообщают, что Анна-Екатерина Эммерих брала на себя не только боли и страдания других, но также и их «недолжные наклонности и состояния души»[420].
То же самое относится и к Терезе Нойманн. Я только прошу читателя воспринимать слова в нижеприведенной цитате в самой их сути, не пугаясь тут таких терминов, как «искупление», не очень уместно в данном случае используемых. К этому я вернусь позднее. А пока нам сообщают:
«Святая Тереза в своих искупительных страданиях часто проявляла на внешнем уровне символические знаки того греха, который она таким образом искупала за другого человека. Например, когда она страдала так, чтобы искупить алкоголика, то внешне у нее появлялись признаки алкогольного опьянения, вплоть до рвоты, источающей запах спиртного. Ее комната тогда начинала напоминать собой берлогу горького пьяницы, так что окружающим становилось невмоготу и приходилось открывать окна, чтобы проветрить»[421].
4. Истинные и ложные подходы
Ложные подходы: «искупление», «епитимья»…
Чтобы понять, что же тут происходит на самом деле, нам придется сначала вынырнуть из того подхода, который нам предложен здесь как единственно верный и само собой разумеющийся. Тереза берет на себя здесь искушения другого человека, чтобы помочь тому побороть собственную слабость. Победить это искушение означает для нее: принять борьбу и страдание. Но видеть в этом «искупление», как это делает автор процитированного текста, значит совсем ничего не понимать в истинном механизме[422] нашего спасения. Мы здесь остаемся все в том же поле представлений, в котором спасение воспринимается только как нечто, выданное нам извне. К тому же, во всех тех случаях, о которых я тут говорил, и речи не было о том, что совершенную оплошность обязательно надо компенсировать каким-нибудь новым страданием. Нет, речь шла о том, чтобы не дать человеку снова впасть в ту же самую ошибку, в тот же грех, а это не имеет ничего общего с «механизмом» упомянутого нами «искупления». Я решился все же привести вам именно эту цитату, потому что она прекрасно иллюстрирует собой ту пропасть, которая отделяет общепринятое на Западе богословие от той богословской картины, которою я вам здесь предлагаю. Хотя я должен признать, что и сама Тереза выражала свою мысль тоже в этих же режущих слух категориях. Правда, порой, она говорила о своих испытаниях и совсем другим языком[423].
