– И только-то? – произнес герцог громким голосом. – От этого ни кричать не стоит, ни кончить порядком нельзя.
Прозвонили к ужину, разговоры прервались, и от удовольствий сластолюбия перешли к удовольствиям чревоугодия. Оргии прошли довольно спокойно, отход ко сну тоже проходил вполне добропорядочно, так как никто не напился за столом. Это была большая редкость.
День двадцать седьмой
Уже с утра доносы, разрешенные лишь накануне, начали делать свое дело. Маленькие султанши были недовольны тем, что из всех восьми лишь одна Мишетта ни разу не была наказана. И вот они донесли, что Мишетта всю ночь испускала ветры, словно поддразнивая своих товарок. Весь сераль восстал против нее, ее тут же записали. Все остальное прошло наилучшим образом, лишь Софи и Зельмира слегка запинались, произнося новые, обязательные для всех приветствия: «Я плюю на Бога! Не угодно ли мою жопу? Там есть дерьмо». Дерьма действительно хватало: чтобы избежать соблазна, старухи убрали все ночные посудины, все салфетки, не оставили девочкам ни капли воды. Мясная диета без хлеба начала сказываться на прелестных ротиках, которым были возбранены полоскания; это было тотчас же замечено.
– Ах, чертово семя, – воскликнул Кюрваль, обсосав губы Огюстины. – Это уже кое-что! По крайней мере, теперь ее поцелуй возбуждает!
Новшество было единодушно одобрено. За кофе не произошло никаких чрезвычайных событий, и потому мы сразу же перенесем читателя к кофейному столу. Сегодня там прислуживали Софи, Зельмира, Житон и Нарцисс. Герцог заявил, что он считает, что Софи уже вполне созрела, чтобы кончать, и надо бы только убедиться в этом экспериментально. Он попросил Дюрсе вести наблюдение и, уложив девочку на диван, принялся осквернять ее нижние губы, клитор и заднюю дыру сначала пальцами, а потом и языком. Природа взяла свое: через четверть часа по телу девочки пробежал трепет, крошка залилась краской, задышала часто и тяжело. Дюрсе тотчас же указал на эти изменения Кюрвалю и епископу, считавшим, что ей кончать еще не по возрасту. Герцог торжествовал свою правоту: свеженькая п… ка была мокрой от первого любовного сока и тем же соком маленькая плутовка увлажнила губы осквернителя. Тот не смог укротить похоть: поднялся, оросил спермой преддверие лона и, вымазав в ней пальцы, засунул их, насколько это было возможно, без угрозы для девственности, поглубже в юное влагалище. Кюрваль, доведенный этим зрелищем чуть ли не до безумия, потребовал у Софи чего-нибудь еще, помимо сока, и она подставила ему свой зад. Кюрваль припал к нему алчущим ртом и… сообразительный читатель угадает, что он получил оттуда. А Зельмира тем временем ублажала епископа: она сосала его, а он занимался ее задней частью. Кюрваль переместился к Нарциссу и, вручив ему в руки свой жезл, принялся вылизывать мальчику задницу. Однако только герцог решился освободиться от спермы: Дюкло пообещала на этот вечер еще более возбуждающие рассказы, и желание послушать ее во всеоружии смирило пыл остальных. Урочный час настал, и наша зажигательная рассказчица приступила к рассказу.
– Некто, о котором я почти ничего не знала, ни его состояния, ни круга его общения, прислал мне письменное приглашение посетить его дом на улице Бланш-дю-Рампар в девять часов вечера. В своем письме он уверял меня, что хотя мы и не знакомы, я могу полностью на него положиться, и у меня не будет поводов пожалеть о своем визите. Два луидора были приложены к посланию, и я, вопреки обычной осторожности, все же решила отправиться к совершенно незнакомому человеку; уж не знаю почему, но что-то мне подсказывало, что ничего страшного со мной не случится. Прихожу, меня встречает слуга просьбой раздеться полностью, мол, лишь в таком виде дозволено входить в кабинет его хозяина. Я послушно раздеваюсь, слуга берет меня за руку, ведет через две-три комнаты, стучится в какую-то дверь. Дверь распахивается, слуга исчезает, я переступаю порог, дверь за мной закрывается. Я попадаю в нечто вроде печки – такая духота там стоит и к тому же царствует полный мрак. И чувствую, что ко мне подходит человек, оказавшийся таким же голым, как и я. Не произнося ни словечка, он хватает меня. Я присутствия духа не теряю, убежденная, что весь этот ночной церемониал приведет лишь к потере известного количества спермы. Опускаю руку вниз, чтобы заставить чудовище выплеснуть поскорее свой грозный яд. Нахожу член, толстый, крепкий и очень строптивый – так и рвется из рук. Но тут же мои пальцы разжимают: видно, не нуждаются в моих прикосновениях, – и усаживают меня на табурет. Незнакомец начинает тискать мои груди, причем так яростно, что я невольно вскрикиваю. «Вы мне больно делаете», – говорю ему. Тогда меня поднимают и укладывают на какую-то высокую софу ничком, а незнакомец, устроясь у меня в ногах, принимается тем же манером мять мои ягодицы: надавливает на них, раздвигает, сжимает, целует, при этом довольно чувствительно покусывая, запускает язык в дырку. Манипуляции с тыльной стороной, не в пример передней, меня нимало не беспокоят, и я ничуть им не противлюсь, гадая лишь, зачем ради сущей безделицы напускать такую таинственность. И вдруг таинственный незнакомец испускает страшный крик: «Беги, е… ная шлюха, спасайся! Я сейчас кончу, блядища, и за твою жизнь не поручусь!» Сами понимаете, что первым моим движением было вскочить на ноги: слабый свет, пробивавшийся из-под двери, указал мне путь к спасению. Я кинулась к двери, выбежала вон, там меня ждал тот самый, встретивший меня лакей. Он вернул мне платье, вручил два луидора, и я поспешила прочь, радуясь, что так дешево отделалась.
– Ты и впрямь можешь себя поздравить, что так легко отделалась, – сказала Мартен. – Ты узнала лишь слабую копию того, чем он обычно забавляется. Я еще вам покажу, господа, – добавила эта милая тетушка, – более грозное его обличье.
– Ну уж, верно, не такое жуткое, в каком я его господам представлю, – подхватила Дегранж. – И я согласна с Мартен – тебя надо поздравить. У
