вынужден был бы прибегнуть к вышеописанному рецепту как наиболее перспективному.
Вместе с тем, с другой стороны, если все-таки не принимать названную и почти метафизическую раздвоенность русской женщины всерьез – а подобный подход тоже напрашивается сам собой – то сию же минуту и во всей своей неприглядности выявляется ее (нашей женщины) глубоко театральная природа, искусно скрывающая под талантливым кокетством расхлябанность характера, отсутствие личной и семейной чести, а также тесно связанные с ними нежелание или неспособность перенимать ответственность за зарвавшегося «эротического двойника»: надо ли говорить, что это те самые качества, которые подметил в русской женщине еще незабвенный французский маркиз со змеиным глазом? что они вполне созвучны с глубинной дисгармонией русской ментальности? и что сама эта дисгармония настолько укоренена в архаическом складе русской натуры, что воплощением ее – причем на протяжении столетий – является существо, противостоять которому (почти) никакой мужчина не в состоянии?
Быть может, правда, они глубоко правы, потому как: «Глядящий на женщину уже прелюбодействует в сердце своем», но, с другой стороны, рано или поздно для любой женщины наступает критический возраст, когда среднестатистическому мужчине ее возраста просто по физиологическим причинам невозможно представить интимную связь с нею.
И женщина это болезненно ощущает, и тогда она благодарна почти любому мужчине за взгляд, который эту начинающуюся и пожизненную невозможность физического контакта с нею дискретно опровергает, – и эта ее благодарность настолько целомудренна и прекрасна, что невольно думаешь об ангелах, у которых должны быть тоже самые субтильные душевные побуждения: но вот именно таких и им подобных как раз быть не может по причине отсутствия или полнейшей незадействованности половых органов, – так что ангелы в этом отношении напоминают скорее тех строгих и безжалостных девушек, о которых упоминалось вначале.
В свою очередь и чисто человеческое обаяние пожилой женщины, сопряженное с полной искренностью, казалось, требовало с моей стороны равного внимания, – и в этом и только в этом плане соперничало с эротическим дочерним обаянием.
Что я хочу сказать? не то, что бы меня соблазняли, или я чувствовал себя соблазняемым, нет, этого не было и в помине, но я ощутил, действительно, некоторое затруднение в инструментовке собственного взгляда, когда мне приходилось быстро переводить глаза с дочери на мать и наоборот, потому что нужно ведь было не только показать уважение к обеим женщинам, но и воздать должное их женским достоинствам, по принципу: сначала женщина – женщина, а потом уже человек, пусть у одной ее женские достоинства были больше в прошлом, а у другой в настоящем.
Это-то и было трудно, здесь было что-то от виртуозной игры на фортепиано, не каждый может так играть, я, например, не могу, – но меня спасла добродушная улыбка восхищения, на манер Пьера Безухова, в равной мере относившаяся к обеим женщинам вместе и ни к какой в отдельности.
Да, кажется, я нечаянно нашел оптимальное решение, вот что значит русская классическая литература, – иногда она не уступит немецкой классической музыке.
И вот эта элементарная заменяемость людей при сохранении ролей, которые они играют в жизни, в сущности, основа основ любой истинной философии человеческого бытия, – да, смутное осознание этой великой истины заметно преображает взгляд молодой женщины-матери, – в том смысле, что не дает ему скатиться в болото привычного кокетства.
И тогда, зафиксировав высокую ноту, мужчина приветствует ее, как приветствуют знаменитых актрис, не будучи с ними знакомыми: легким кивком головы и признательностью в глазах, а она ему отвечает тоже как актриса: изящным и молчаливым наклоном головы, – иначе, впрочем, и быть не может: когда в жизни соблюден высокий нравственный канон, она обязательно становится хоть чуточку а красивей.