Познание как произведение. Эстетический эскиз

метафизическая скульптура сознания, нечто постигающее всё то, что доходит до самозабвения философа, мыслителя, которое возникает, когда, как говорил М. Хайдеггер, устанавливается отношение к абсолюту: «Самозабвение – т. е. позволение править лучу. Будучи озаренным лучом, быть лучом – но этот луч есть самообнаруживающееся просветление»[59]. Эстетика обобщает драматический опыт познания, трагедию «свободного ума», на статус которой не может, как считал Ницше, притязать даже гётевский «Фауст», который в будущем предстанет не более чем картиной вырождения человека познающего. В этом смысле эстетику можно рассматривать как абстрактную живопись познания. Задача эстетики не в том, чтобы придать познанию гармонию, а в том, чтобы соотнести его с вызывающими ее силами, услышать музыку языка, на котором говорит разум, уловить исторические изменения тональности этого языка. Если в той или иной гносеологической теории эстетические структуры познания не очевидны, то тогда их можно идентифицировать по-другому: философски, метафизически. Это хорошо видно на примере феноменологии: философия Гуссерля – это чистая эстетика, прежде всего чистая эстетика трансцендентального света с ее интуициями просветления, светового рисунка того, что открывается только самому сознанию, она дает схематический набросок эстетически неизвестного как горизонта известного: здесь вполне обозначены идея совершенства, которое можно считать смысловым основанием эстетического опыта, представления о неотмыслимых пока условиях создания канона ясности и отчетливости, совершенной сущностной данности, представления о сфумато сознания, упражнениях фантазии в достижении совершенного прояснения и так далее.

Эстетическое заряжает имплицитной связкой понятийный каркас, в котором скрещены тема познания и тема сознания как «изменения склонения» (М. Мамардашвили), чувственной и сверхчувственной реальности художественных произведений, темы языка мысли и духа, сведены все отношения, связанные с поэтикой логоса, этот каркас пока не смогла объяснить ни одна теория деятельности. Эстетическое выполняет некую свертку сознания художника с его первой тактовой частотой, и это – совершаемая им импликация самого себя в картине или в симфонии, такое действие есть не катарсис, не мимесис, а метанойя, совершающаяся в месте пересечения времени и вечности, на которое лишь однажды бессмертные возницы доставили своего спутника и благосклонная богиня взяла своей десницей его десницу. Эта эстетическая процедура «опрокидывает» вечность и в произведение мысли, считывая его как нечто увлекаемое потоком чувства времени, внутреннего сознания времени, она запечатлевает в оттисках мысли черты мира, его сокровенный орнамент как форму самого мира. В этом смысле эстетическое стоит у истоков философии и утешается одиссеей ее категорий и представлений, романтикой обозначения правил «вечно движущегося, возникающего в некоем месте и вновь из него возникающем» (Платон). Иногда эстетика вообще трактуется как нечто метафизически расположенное за алтарным пределом, за иконостасом идеализма. Но гораздо важнее выявить ее значение в построении категориального корпуса философии. Возьмем такое фундаментальное научно-философское понятие, как время: «…общее отношение, которое мы называем “временем”, в такой же мере элемент научно-теоретического познания, в какой оно является существенным моментом некоторых конструкций эстетического сознания»[60]. И Э. Кассирер здесь имеет в виду не понятие трансцендентальной эстетики, введенное в кантовской «Критике чистого разума», а эстетические конструкции, понятые в смысле феноменов истории искусства, например музыкальное время, время в музыкальном произведении с его ритмом и размером. Сама философия склоняется к таким структурам, которым доставляет удовольствие критическая фигура, обнаруживаемая архитектурой мысли, и которые «довольствуются идеализацией, сублимацией, критикой какого-то слепка мысли. В наиболее возвышенных формах мысль остается конформна своим началам и интериоризирует некое последнее содержание (интуитивное, в лучшем случае топологическое), которое ее опредмечивает или овеществляет в онтической среде или, как нельзя лучше, в трансцендентальном воображении. Философия есть не что иное, как подвижка этой инерции или этой субстанциализации, которая продолжает обременять ее опыт мысли и которая прекрасно достигает “действия” (Фихте, Ницше, Гуссерль) или же Немыслимого (Хайдеггер), но никогда – Реального, каковое определяет-в-последней-инстанции мысль в качестве силы(-)мысли»[61]. Эстетическое выполняет категориальные требования, которые крайне необходимы для передачи тихого сияния схематизма трансцендентального воображения, структур видения Единого, когда нам удается обнаружить «на краю нашего взгляда дух» (М. Мерло-Понти), видения, сквозь радикальную имманентность которого проступают структуры эстетического созерцания.

Эстетическое размещает познание в сфере творческого мышления, придавая ему новую функцию: не только переводить текст мира на язык знания, но и обеспечивать его словарем понятийных символов, поэтикой мысли, поэзией знания, порождать катарсис мышления. Оно сказывается в том, как знание видит себя в чистом зеркале гармонии. Эстетика в чем-то напоминает позицию христианина – она живет в мире познания, но не только по законам этого мира. И когда мы говорим об эстетическом понимании познания, то вовсе не считаем, что дело здесь в том, чтобы расписать познавательное действие как быстро меняющее свой окрас, приукрашивать его красками из палитры эстетического опыта. Проблема явно более сложна: познавательные фигуры одухотворены свободным творческим жестом, безграничным воображением, которые претендуют на господство и над познанием, и над эстетическим впечатлением, и над искусством. Когнитивная эстетика рассматривает познание как архитектора сущности, как произведение духа, которое даст линию нашего изумления перед мощью его творческого свершения, перед его «неведомым шедевром» и свободой личностного самовыражения, перед виртуозным владением знанием. Эстетическое исполняет смысл сокровенного знания духа, завершенная незавершенность которого состоит в том, чтобы, как говорил Гегель, «в совершенстве знать то, что он есть»[62], оно создает галерею исторически емких образов теории изъявляющегося знания, науки о являющемся знании. Эстетика метафизически обращает в свое достояние оркестровку абсолютного знания, является духовным иносказанием о нем.

Познание, таким образом, не является способом существования телескопа или коллайдера, оно есть способ быть человеком, его способ быть самим