писал К. Малевич, «техническая сторона нашего времени уходит все дальше вперед, а искусство стараются подвинуть все дальше назад»[93]. Весь вопрос только в том, на каких основаниях можно утверждать, что та или иная структура является опережающей или отстающей в культурном развитии. Придать понятиям, появляющимся в месте схождения границ технологического и эстетического сознания, устойчивую терминологическую силу особенно важно в ситуации, когда само общество во весь дух стремится изобразить себя субъектом знания. И сегодня эстетически определить, как будет искусство позиционироваться новой машинной аналогией и внутри конвергентной аналогии, в чем смысл «эстетики цифрового изображения»[94] – задача не из легких.
Современная развертка цифрового мира – это следствие раскрытия и развития метафизической человеческой природы, того, что М. Мамардашвили называл изменением склонения. Определяя сознание как возможность большего сознания, он писал: «Мы универсальны в этой моноструктуре сознания (с ее первичной двоичностью, двуединством). Или можно сказать: мы – «математичны», а все остальное – словесно. «Понимательные вещи» здесь являются мыслями Одного (почему я называю это моноструктурой), его само-различениями»[95]. Сверхчувственно сосчитав и измерив себя, построив путем идеализации свойства других, человек смог передать специальным устройствам операции по численным расчетам и манипуляциям представленными данными, оставив для себя разве что еще не выкристаллизовавшиеся данные. Но будет ли он свободен перед искусственным интеллектом?
Философское осмысление изменений онтологических предпосылок становления человека, происходящих в период рождения кибернетического сознания, связано с именем М. Хайдеггера, который наблюдает в пространстве западной культуры процессы возникновения некоего опережающего эскиза бытия, или, как он говорит, наперед охватывающего его наброска, который восходит к истоку искусства и предназначения мышления. Таким эскизом современного мира является метод, предельные возможности которого выявлены в облике кибернетики, они обнаруживаются в первоначальных шагах по созданию искусственного интеллекта; кибернетика чертит реальность в виде упорядоченного круга, в котором завязываются обратные связи информационных процессов, возникает феномен универсальной исчислимости всего. Внутри этого присущего кибернетическому поставу единообразия, которое околдовывает дух нашего времени, и надлежит пребывать человеку. «Связь человека с миром, а также вся общественная экзистенция человека замкнуты в округу, где господствует кибернетическая наука»[96]. В нынешнем состоянии, важнейшей чертой которого как раз и является кибернетически набрасываемый мир, сложившееся языковое многообразие, «ложью своей болтовни заливающее нашу землю, это лишь однообразие всё одного и того же языка, который, множась количественно, уравнивает любые формы говорения, – информационный язык компьютера как “системы со структурированной неопределенностью” Для человека, который не разучился только еще считать, мера одна – квант» [97]. Вряд ли стоит усматривать в этих суждениях выражение установки, направленной против цифровой революции современности, технический дух эпохи философ рассматривает с других позиций, задаваясь при этом чисто эстетическими вопросами, которые обступают мыслителя со всех сторон, как только он пытается выявить интеллигибельную структуру общества, существующего на базе непознанных в своем существе новых технологий и стремящегося, как полагает Хайдеггер, превратить свою субъективность в безусловную меру всей объективности. Для эстетического знания на первый план выходит вопрос, что происходит с искусством, замкнутым в такую социальную рамку, которая делает заметным кибернетический постав. Становится ли текст современного искусства, находящегося рядом с исчисляющим мышлением, набором знаков информационного события, вписанных в заурядный круг регулирования, и не изменяет ли оно духу произведения, превращаясь в факт пресловутого «культурного производства»? Решение этого вопроса Хайдеггер ставит в более широкий культурно-исторический контекст, внутри которого новое отношение человека к миру создает образ, который ищет пристанища в античном мышлении. В нем задающее меру делание направлено разумением, и именно такая пропедевтика самой деятельности позволяет увиденное превратить в зримость творения, обнаружить такие структуры осмысления, которые позволяют в истине (?-??????) увидеть несокрытость самосокрывающегося. «Быть может, наш осторожный кивок в сторону не продуманной доныне ?-?????? означает, что мы столь же осторожно указали на ту самую сферу, из которой идет исток искусства? Не из этой ли области идет и требовательный зов, обращенный к творениям – к тому, как их производить, как им производится? Не обязано ли творение как таковое указывать на то, что не отдается в распоряжение людей и не дает располагать собою, указывать внутрь самосокрывающегося, – с тем чтобы творение не просто твердило известное, знакомое и привычное всем? Не обязано ли творение искусства непрестанно молчать – молчать о том, что укрывается, о том, что, сокрываясь, пробуждает в человеке робость перед всем тем, что не дает ни планировать себя, ни управлять собою, ни рассчитывать себя, ни исчислять?
Будет ли когда-нибудь суждено человеку сей Земли обрести, оставаясь на ней, свое местопребывание в мире, то есть такое жительствование, которое определялось бы голосом сокрывающейся несокрытости?»[98]. Хайдеггер не знает ответа на эту череду вопросов, он уверен лишь в одном – что скрывающаяся в свете древнегреческого мышления истина долговечнее всего, что сотворено руками человека. Что же касается кибернетического и компьютерного эскиза, то можно сказать, что он задает расхожую меру для такого мира, которому будет неприглядно гераклитовское изречение: «Свойственно скрываться тому, что распускается само собою» (В 123), и может послужить эскизом к одноименной картине, масштаб которой будет определяться тем великим, что возвышает человека над самим собой.
Сегодня исследовательские установки в эстетической науке переносятся в область, связанную с когнитивными науками. На этой территории эстетика оказывается связанной с осмыслением границ логико-метафизического мышления как символического процесса с символической логикой, отпрыском которой как раз и являются когнитивные науки. Ведь сложившееся в XIX веке понимание того, что правила логического вывода можно уловить чисто
