Познание как произведение. Эстетический эскиз

художника; можно попытаться обнаружить неотчетливый говор его намерений, которые в конечном счете воплотились не в слова, а в линии, поверхности и краски; можно попробовать высвободить ту имплицитную философию, которая, по-видимому, сформировала его видение мира. Можно также поставить вопрос перед наукой или, по крайней мере, перед различными мнениями той эпохи и постараться понять, что художник мог у них позаимствовать. Археологический анализ имел бы иную цель: он постарался бы выяснить, в какой мере пространство, расстояние, глубина, цвет, освещение, пропорции, объемы и контуры были названы, высказаны и концептуализированы в дискурсивной практике рассматриваемой эпохи; и не было ли знание, порождаемое этой дискурсивной практикой, заключено в теории и, возможно, в спекулятивные размышления, в формы обучения и рекомендации, а также в приемы, технологии и чуть ли не в сам жест художника. И речь шла бы не о том, чтобы показать, что живопись – это некий способ обозначить или «сказать», вероятно, настолько своеобразный, что обходится без слов»[120].

Дискурсивные практики искусства, насквозь пронизанные разверткой программы знания, содержат схему живого движения познавательной культуры, порождающий анализ высказываний относительно горизонтов искусственной чувствительности, создавая новые органы чувств, расширяя саму чувственность. Если понимать под парадигмой искусственного интеллекта подобие некого мыслящего существа, подобие движущегося существа как машины, действия которой охватывают частичные изобретения и человеческие искусства, то нельзя не вспомнить Канта, который полагал, что «нет никакой необходимости ограничивать способ созерцания в пространстве и времени чувственностью. Возможно, что всякое конечное мыслящее существо необходимо должно походить в этом отношении на человека (хотя мы не можем решить этого вопроса)»[121]. Можем ли мы мыслить сегодня всякое конечное мыслящее существо новыми средствами? Относится ли искусственный интеллект к классу таких существ? До сих пор так и не решен вопрос, в чем искусственный интеллект может походить на человека и как возможно такое сходство. Воспроизвести чувствительность в виде механических систем, в виде машинного моделирования, эстетически чувствовать как машина, запрограммировать машину на генерирование музыки, изучить искусственную систему видения, различные иерархические комбинации гармонического содержания визуального сигнала – все это остается важной частью развивающейся когнитивной системы[122]. Но за всем этим стоит вопрос, как можно и можно ли вообще положить эстетичность на ноты рациональности. Все-таки эстетичность и интеллектуальность – это разные по своей структуре этические и духовные формы. Показывая как этический дух христианства наглядно раскрывается Рафаэлем и Корреджо в их изображениях святых, Шопенгауэр писал: «В их лицах, особенно в их глазах, мы видим выражение, отблеск совершенного познания, того познания, которое обращено не на отдельные вещи, а на идеи, т. е. в совершенстве постигло всю сущность мира и жизни… Так эти навек прославленные мастера искусства своими творениями наглядно выразили высшую мудрость»[123]. Но ведь отблески совершенного познания не видны в атрибутах искусственного интеллекта.

Чтобы удержать указанное различие, следует найти эстетические данные для разрешения проблемы, как может выполняться, по словам Лейбница, exercitium arithmeticae occultum nescientis se numerare animi[124], или другой проблемы, аналогичной той, которую ставил в свое время Кант: каким образом душа может находиться в мире, присутствуя в существах, подобных существам материальной природы. Говоря современным языком, возможно ли присутствие души в таких природоподобных существах, как искусственный интеллект, робот. Как пишет Кант, необходимо «найти силу внешнего действия, а также рецептивность, т. е. способность воспринимать извне, в такой субстанции, соединение которой с человеческим телом есть только особый вид [соединения]. Мы не располагаем никаким опытом, на основе которого мы могли бы познать такой субъект в различных отношениях, которые единственно только и были бы пригодны к тому, чтобы раскрыть его внешнюю силу или способность; гармония же с телом представляет собой лишь отношение внутреннего состояния души (мышление и хотение) к внешнему состоянию материи нашего тела и, следовательно, не раскрывает отношения одной внешней деятельности к другой внешней деятельности, а потому вовсе не пригодна для разрешения поставленной проблемы. Вот почему возникает вопрос, возможно ли вообще при помощи априорного суждения разума раскрыть силы духовных субстанций… Если мы поэтому оставим пока в стороне доказательство, исходящее из гармоничности [мира] или из божественных целей, и спросим, возможно ли когда-нибудь на основании нашего опыта такое знание о природе души, которого было бы достаточно для того, чтобы исходя из него познать, каким образом она присутствует в мировом пространстве как в отношении материи, так и в отношении существ одинаковой с ней природы, – то тогда выяснится, есть ли рождение (в метафизическом смысле), жизнь и смерть нечто такое, что мы когда-нибудь сможем постигнуть при помощи разума»[125]. Стало быть, призвание философии искусственного интеллекта заключается в мастерстве постижения природы эквивалентов разума, интервала между нами и нами же созданным, между подлинным впечатлением и искусственным, деланым впечатлением, описания «внутреннего состава далеких миров, которыми являются другие существа» (М. Пруст) – носители не только естественного или универсального, но и интеллектуально схожего с нашим искусственного разума. Как считал К. Льюис, чтобы построить правдоподобные и волнующие «иные миры», мы должны опираться на единственный реальный «иной мир», известный нам, – мир духа. Но может ли стать духовная субстанция духовным автоматом, может ли последний развить чувственность внутри его собственной системы, способен ли искусственный интеллект давать самому себе закон действия, не станет ли сам робот знаниевым фанатом? Построение теории искусственного интеллекта предполагает своего рода компаративистику: сопоставление способов, посредством которых строит восприятие человек и робот, процедур обучения, характерных для того и другого, изучение того, чем машинная логика отличается от человеческой логики, от открываемой искусством логики чувств, мы пока мало занимаемся историей внутреннего взаимодействия смешанных команд людей и роботов.