Ксенофонт Полевой хорошо помнил прежние литературные пробы Аксакова. Но он не забыл и другое – жестокой вражды Аксакова с его покойным братом, с редакцией «Московского телеграфа». И старая обида дала о себе знать.
К. Полевой не мог оспаривать художественные достоинства новых аксаковских произведений. И критик выбрал более чувствительное направление удара, утверждая, что все эти достоинства обманчивые, непрочные и свидетельствуют о близорукости и доверчивости публики, они не совмещаются не только с прежней литературной деятельностью Аксакова, но и с
Оставляя в стороне несправедливые слова К. Полевого, являющиеся запоздалым отзвуком давней литературной борьбы, следует сказать, что и мнение беспристрастных к Аксакову или даже дружественных к нему людей – мнение о полной неожиданности его успеха – тоже было неверным. Путь Аксакова (как и всякого писателя) складывается из двух начал – видимого и невидимого. На виду были вещи, не возвышавшиеся над средним, массовым уровнем литературной продукции. А в глубине души, втайне от публики было глубокое недовольство собой, стремление к более высокому, значительному, к вечному. В глубине накапливалась и зрела «энергия заблуждения», энергия отрицания и самоотрицания, и все это рано или поздно должно было перейти в энергию творчества.
Да и в прежней литературной работе Аксакова эта энергия время от времени находила свое выражение. Она преломлялась в глубоком интересе к самобытному русскому слову, который обнаруживал Аксаков-поэт; в страстной борьбе за натуральность и естественность, которую вел Аксаков – театральный рецензент; она воплотилась, наконец, в замечательном очерке «Буран». Это крохотное произведение содержало в зародыше уже все стихии аксаковского таланта: поднимающийся до общечеловеческой значимости биографизм, точность, гибкость и нарочитую информационность описания, способность нащупать и раскрыть потаенный драматизм самой жизни. Очерк показывает, что Аксаков давно уже готовился и был способен вступить на новую дорогу. Чтобы это стало фактом, нужна была перемена самой художественной атмосферы, нужна была школа Гоголя, которую Аксаков проходил вместе со всем русским обществом. Нужна была новая эпоха – «сороковые годы».
Глава двадцать четвертая
«Слилась капля с другими каплями…»
В январе 1848 года Гриша первым из детей Аксаковых основал свою семью, женившись на дочери симбирского помещика Софье Александровне Шишковой.
Григорий Сергеевич служил в Симбирске прокурором, здесь он и познакомился со своей будущей невестой.
Предстоящая женитьба взволновала все семейство, дав новую пищу для размышлений и переживаний. Для Константина это событие послужило толчком к теоретическим выкладкам – о значении брака вообще, о роли его в жизни западноевропейских народов и в славянском мире… Своими размышлениями Константин делился с родителями, с братом Иваном, с сестрами, особенно охотно с Софьей Шишковой, с которой у него установилась доверительная переписка.
Иван Сергеевич к предстоящему браку отнесся со смешанным чувством. Он от души желал брату счастья, но с опаской думал о материальных основах жизни будущей семьи. Смущало Ивана то, что Софья – помещица, да и брат его в преддверии женитьбы стал помещиком, купив себе близ Симбирска имение Языково, которое принадлежало родственникам поэта Н. М. Языкова. Узнав о покупке имения, Иван Аксаков шутливо заметил: «Один брат делается помещиком, другой изо всех сил будет хлопотать лишить его многих помещичьих выгод». Иван Сергеевич был убежденным противником крепостного права и дал себе слово «никогда не иметь у себя крепостных и вообще крестьян».
А как отнесся к женитьбе сына Сергей Тимофеевич? Он не строил никаких теорий, не высказывал никаких прогнозов или опасений – он всею душою радовался предстоящей перемене, забыв свои болезни и недуги. Семейство растет, умножается, дает свежие побеги. Жизнь идет вперед.
Расстояние в сотни миль не мешает Аксакову проявлять заботу о своей будущей невестке. Когда пришло известие, что Софья внезапно захворала, а Гриша, чтобы поправилось ее здоровье, хочет ускорить свадьбу, Сергей Тимофеевич умоляет этого не делать. «Недаром поседела моя голова; я поступлю в этом деле, как следует поступить благоразумному старику, а не безрассудному юноше… Я убежден вполне, что нездоровье нашей бесценной Софьи состоит в расстройстве ее необыкновенно тонких, следственно, чувствительных и восприимчивых нерв; надобно время и спокойствие, и они утихнут сами собой».
На семейном совете после многократного перечитывания писем Григория и Софьи решили послать в Симбирск на свадьбу семейного эмиссара. Его обязанность – не только поздравление новобрачных, участие в торжестве, но и оказание невесте всемерной нравственной поддержки. Сергей Тимофеевич объясняет «причины»: «Бесценная наша Софья не могла без волнения вступить в новую жизнь, и потому, по крайней мере на первое время, она расстроилась еще больше. Гриша должен быть в это время без ума – так брат и друг будет более полезен, чем когда-нибудь. Если свадьба отложена (чего Боже сохрани) за нездоровьем невесты, Гриша будет также без ума, и брат будет также полезен».
Но кого послать? Константин хворал, сестрам это поручение не подходило (нужен был мужчина, «брат и друг»). Решили послать Ивана. Однако обилие дел по Сенату, где Иван Сергеевич занимал теперь место обер-секретаря, задержали его выезд.
Тем временем пришли сообщения о дне свадьбы, а затем и о том, что бракосочетание состоялось.
