Ср. также «Одиночество»: «Моя задача – построить во второй раз мир из бревен троек и двоек. То, что Пифагор бросал на медный таз гири ниспадающего в три и два раза веса, открывая родину ладов добрых и злых созвучий, я истолковываю так: Пифагор был моим последователем» (цит. по: [Степанов 1975: 252]).
258
О пифагорейской основе стихотворений Бальмонта см. [Markov 1992: 29–32].
259
[Blavatsky 1893,1: 328]. Раздел “The Mystery Language and its Keys”
260
[Blavatsky 1918: 348]; цит. пер. А. П. Хейдока, <по http://www.sunhome.ru/lib- rary/166>.
261
«Глоссолалия» ставится в связь с Хлебниковым в [Solivetti 1988: 170].
262
Ср.: «Такое искусство возникло; оно обосновано Штейнером; обоснование мое – физиология: то есть – бревенчатый смысл; из страны, где сверкает она, на руках, как младенца, принес ее Штейнер; и положил перед душами смелыми, чистыми» [Белый 1922: 127].
263
Оно подкрепляется отсутствием некоторых общеобязательных нумерологических топосов, ср. 8 как перевернутый знак бесконечности; египетские пирамиды, их геометрические формы в оккультном свете и число ?, о чем см. [Панова 2006?, 1: 176–178]; придуманное гностиками слово
264
Ср. более позднее стихотворение Белого «Демон» (1929, п. 1966):
265
Термины «вживление» и «нарративизация» – из [Жолковский 2014
266
Некоторая конкуренция намечалась и со стороны эгофутуризма, ср. манифест «АКАДЕМИЯ ЭГОПОЭЗИИ (Вселенский Футуризм)» в [РФ: 130], приведенный в параграфе 3.4.
267
Ср. сходную топику в 28-м стихотворении, «В безбрежных сферах умозрений…» (п. 1902):
268
См. об этом примечания в [Случевский 2004: 752].
269
Вдогонку и Случевскому, и Хлебникову поздний Брюсов в «Мире N измерений» (1924) тоже упомянул Лобачевского:
270
См. продолжение: Николай Аполлонович «почувствовал, как в пенталлионные тяжести (меж нолями и единицею) четко врезалось что-то; единица осталась. Пенталлион же стал – ноль» [Белый 1981: 327] и т. д.
271
Согласно Рональду Вроону, «Зангези» создавался как «монтаж разных стихотворений» [Вроон 1996а: 140]. Это наблюдение еще сильнее убеждает в том, что лирический герой Хлебникова и Зангези, в сущности, один и тот же персонаж.