272
Утопическое мышление Хлебникова рассматривается во всех подробностях в [Stobbe 1982]. Согласно [Langer 1990] оно восходит к символистам. В [Гройс 1993] оно поставлено в контекст русского авангарда. В [Степанов 1975: 249] оно оценивается с точки зрения марксизма-ленинизма. Наконец, в [Ичин 2006] оно сопоставляется с утопией Платона.
273
В этой связи стоит отметить, что нумерологическая и другие утопии Хлебникова (типа «Лебедии будущего») повлияли на художественный мир Андрея Платонова – в особенности же на его героев-идеалистов, вырабатывающих программы (иногда полуэзотерического характера) перехода к светлому будущему. Хлебниковское влияние на Платонова рассматривалось, но частично и в других аспектах, в работе [Вроон 199
274
Хлебниковская самопрезентация в текстах освещалась не часто, но с разных точек зрения. Осмысление начал Жолковский: тексты, чередующие плохопись и добротное письмо, смонтированные в технике отрывка и выдержанные в неестественно высокой стилистике, распались бы на части, если бы не «я», разросшееся до Председателя земного шара [Жолковский 1986а: 583–585]. Затем в [Cooke R. 1987: 104–160] рассматривался переход Хлебникова от воинской ипостаси – к пророческой. Далее, в [Moeller-Sally 1996] было показано, что хлебниковские маски пророка не только восходят к Пушкину и Ницше, но и оформляются цитатами из этих авторов. Во [Вроон 1996а] была прослежена эволюция особого биографического «я»: перейдя рубеж 1920 года, когда был открыт закон времени и Хлебников почувствовал себя легендарной личностью, он придал и лирическому герою стихотворений, и главному герою «Зангези» статус пророка. Наконец, в [Ram 2001?] пророческий имидж Хлебникова из стихотворения «Одинокий лицедей» интерпретируется через миф об Ариадне, Тесее и Минотавре, с одной стороны, через Ветхий Завет и Пушкина – с другой; исследователь также констатирует и у Хлебникова кризис самовосприятия.
275
В том числе по принципу метемпсихоза, о чем см. [Панова 2006?, 1: 249–250].
276
В хлебниковском тексте «Аменхотеп IV – Евклид – Ачарья – Хлебников» (приводимом в главе II, параграф 1) под аналогичный случай метемпсихоза подведена арифметически фундированная генеалогия.
277
[Ницше 1981: 185].
278
См. об этом подробно [Иоффе 2003].
279
[Гройс 1993].
280
[Гройс 1993: 20–35]. Подробнее см. главы ??-???.
281
В [Вагап 1994: 79–80] отмечаются общие для Заратустры и Зангези ситуации – в частности, провокационные жесты. В [Moeller-Sally 1996: 209, 220–225] образ Зангези соотносится с Заратустрой по линии масок пророка. См. также [Григорьев 1986: 227], с беглым замечанием о том, что Заратустра присутствует в имени
282
В дискуссии о жанре «Зангези», развернутой в [Griibel 1986: 399–400], «пьеса для чтения» не значится. Ср. также мнение Ю. Н. Тынянова, приближающееся к той жанровой дефиниции, которая предлагается в этой главе: «В “Зангези”, романтической драме (в том значении, в котором употреблял это слово Новалис), где математические выкладки стали новым поэтическим материалом, где цифры и буквы связаны с гибелью городов и царств, жизнь нового поэта с пеньем птиц, а смех и горе нужны для нешуточной иронии, Хлебников в голосах прохожих дает голоса своих критиков» («О Хлебникове», [Тынянов 2000: 217]).
283
Об основательном знакомстве Хлебникова с «Искушением святого Антония» свидетельствует его «Искушение грешника» (1907), о чем см. [Дуганов 1990: 19; Гаспаров 1997: 209], а также «Никто не будет отрицать…» (1918): «Я выдумал новое освещение: я взял “Искушение святого Антония” Флобера и прочитал его всего, зажигая одну страницу и при ее свете прочитывая другую; множество имен, множество богов мелькнуло в сознании, едва волнуя, задевая одни струны, оставляя в покое другие, и потом все эти веры, почитания, учения земного шара обратились в черный шуршащий пепел» [ХлСС, 5: 177].
