В самом деле, мы можем вообразить дом на горе, где его нет; больной может вообразить медведя на печке. Печку он видит, как материальную вещь, медведь же есть произведение больного воображения, по яркости не уступающее реальному медведю, — и при этом представление печи и образ медведя находятся не в некоторых двух различных пространствах, но в одном и том же пространстве. Таким образом, нет двух сред — для пассивного восприятия и активного творчества представления, но лишь одна среда.
3. Вещи воображаемые могут занимать в пространстве то же самое место, которое уже занимают действительные вещи. Это совмещение действительного и воображаемого в одном пространстве есть условие возможности сознательной деятельности в физическом мире. Только благодаря протяженности образов фантазии и свойству их занимать то же место в пространстве, что и физические вещи, становится возможным измерение действительных вещей. В самом деле, прикладывая, например, аршин к палке, мы в воображении продвигаем его внутрь палки, мы совмещаем его с ней. Желая узнать, не застрянут ли сани в воротах, ты смотришь на ворота и воображаешь в них сани. Воображаешь не мысленно, ибо мысль непротяженна, а чувственно.
В одном и том же месте пространства ты увидишь сразу два образа, оба окрашены цветами и оба протяженны — и все же их различаешь.
4. Только это свойство образов воображения — занимать то же место в пространстве, что и образы чувственные, — обуславливает возможность изобразительных искусств. Например, художник смотрит на дом, потом переводит взор на бумагу и на ней воображением создает образ дома, запечатленный в памяти. Потом он карандашом обводит образ дома, уже находящийся на бумаге, — обводит его так же, как копировальщик обводит на прозрачной кальке просвечивающий чертеж. Если бы художник не видел образа, созданного его воображением на бумаге, он не мог бы рисовать. Поистине удивительно то, что философы не исследуют вопроса о том, как возможна живопись.
5. Однако, несмотря на то, что вещи действительные и воображаемые находятся в одном и том же пространстве, между ними есть существенное различие.
Заметь, что именно существенное, т. е. по существу, так как на первый взгляд многим даже ученым людям кажется, что различие только в большой яркости действительных вещей, т. е. в степени. Однако, это мнение ошибочно. Пейзаж может темнеть или бледнеть до полного исчезновения, но нет такого мгновения, когда он перешел бы в образ фантазии. И обратно, образ фантазии может быть много отчетливее, чем образ действительности, например, чем ночной вид, и все-таки он остается воображением. Значит, различие не в степени.
6. Существенное отличие, однако, не лежит в том, что вещи принадлежат миру телесному, а образы воображения — к духовному. Если к отличительным признакам материи принадлежит протяженность, то ведь и образы фантазии протяженны, следовательно, они в этом отношении суть такие же вещи, как и материальные. Может быть, кто-нибудь захотел бы видеть отличие в том, что материальные вещи имеют свойства плотности, непроницаемости частиц, каковым не обладают воображаемые. Однако картины волшебного фонаря, образующиеся при пересечении несущего их луча белым полотном, не более непроницаемы, чем образы воображения. Если бы какой-нибудь педант захотел оспаривать это указанием на давление света и его химическое действие, то ведь и воображение может производить еще большее давление, как показывают всевозможные медиумические опыты, а химическое действие образов фантазии на фотографическую пластинку общеизвестно.
Приняв все это во внимание, ты увидишь, что и в самом деле образы фантазии так же материальны, как действительные вещи, ибо они имеют существенный признак последних — протяженностъ, и даже могут являть другие, несущественные признаки материи. Это положение может быть обращено, и мы имеем право сказать, что материальные вещи суть такие же представления, как и образы воображения.
Таким образом, деятельность воображения падает в категорию материального, но лишь затем, чтобы поднять материальное в категорию воображаемого.
7. Истинное различие действительных и воображаемых вещей легко может быть усмотрено на том частном — и строго говоря искусственном примере, когда образы воображения ошибочно принимаются за действительные вещи. Это бывает в упомянутых выше случаях больного, бредового воображения, а также при сновидениях, под гипнозом и т. п. Пусть загипнотизированный человек видит озеро в долине, где его нет. Он видит действительную долину, а в ней воображаемое озеро, но с одинаковой степенью ясности. Однако рядом стоящий человек не увидит озера. Он может и вообразить его, но он не примет продукт воображения за действительность. Это потому, что он, творя, сознает себя свободным творцом вещи, тогда как гипнотизируемый или спящий не сознает себя творцом. Обобщая, мы можем сказать, что воображаемые вещи кажутся действительными, когда воображающий субъект сознает себя свободно творящим. Эту истину выдвинул Фихте.
8. Из сказанного естественно вытекает простое понимание сущности зрительного восприятия. Воображение субъекта из глубины его существа неведомым образом получает готовые символы, именуемые цветами, которые располагает в пространстве либо по своей воле, либо по внушению чужой воли. В первом случае получаются вещи воображаемые, во втором — действительные. Первые не навязываются, вторые же независимо от нашей воли навязываются нам. Первые мы властны изменить, вторые же мы можем изменить, лишь победив чужую насилующую волю. Припоминая свойства материи — протяженность и символичность, можно сказать, что вещи воображаемые в отличие от действительных лишены третьего качества: они не символичны, за ними не стоят монады, как за действительностью. Поэтому их можно изменять, не тревожа других монад. Не так с действительными вещами. Дерево, растущее передо мной есть продукт деятельности моего воображения, обусловленной влиянием монад на мою способность созидания зрительных образов. Если я изменяю вид дерева, напр., распиливая его, это значит, что я изменил отношения монад дерева, вследствие чего изменился и символический
