Когда ученый находит порядок в хаотическом многообразии явлений, каким представляется природа человеку, до начала научного познания ее, он радуется, ибо разум его нашел подобное себе. Разум человека нашел как бы самого себя в природе, только много более могущественным. Но христианин знает, что это действие божественной мудрости в твари дает познать разум Божий лишь в его применениик потребностям падшей природы. Как бы ни восхищались не только ученые, но даже богословы проявлением Божественного Разума в мире, здесь столько же причин для радости о милосердии Божьем, сколько и для скорби о том, что мы еще нуждаемся в таком руководстве Божественной Мудрости.
Есть иной разум, обусловливающий системность красоты. Есть Мудрость Божия, устрояющая мир через внешнюю необходимость, а через внутреннюю свободу, даруемую существам. Этот разум Царства Небесного есть безумие для земного ума. Мудрость благодати есть безумие пред лицом порядка природы. Небесная согласованность личных свобод открыла много законов, еще более ученых, чем те, которыми похваляются остальные науки, но аскеты не торжествуют от этих открытиях, не наделяют друг друга степенями доктора и магистра.
Наблюдение вселенной открывает нам две системности в ней: ту, которая есть, и ту, которая должна быть. Вселенная принадлежит к двум порядкам. Первый есть порядок закона, второй — порядок благодати и красоты. Оба они установлены Богом, но первый по снисхождению, а второй по замыслу божественной любви. Та закономерность душевных явлений, о которой учит аскетика, принадлежит к порядку закона. И это после того, как Сам Великий Законодатель вселенной, сам Христос победил этот порядок и всем велел не страшиться призраков вещественной необходимости и дерзать, ибо Он победил мир.
Внутренним побуждением, двигающим деятелей всех наук, является жажда познавательного овладения нашим миром. Овладение совершается через раскрытие в нем системности, порядка, постигаемого умом человека. Но совсем не таково внутреннее побуждение аскета. Он жаждет войти — и не умом только, а всем существом — в систему сущего, в которой царит благодать или красота. Внутренний побудитель аскета — любовь к Небесной красоте. Красота по-славянски — доброта; и есть нестерпимый диссонанс в том, что аскетика, эта любовь к красоте или, по-славянски, доброто-любие, вся находится в области закона, принужденная быть наукой о системе законов падшей человеческой природы.
Ни одна из человеческих наук не может и мечтать о тех достижениях, какие имеет аскетика. Ибо самая возвышенная из наук, метафизика, слаба и безвластна, отчего люди и склонны думать, что она имеет дело лишь с мечтами. Самая же могущественная из наук, техника, касается лишь противоположного полюса бытия, царствуя над металлами, жидкостями, газами и электричеством. Аскетика же есть как бы метафизическая техника. Ее предмет тот же, что предмет метафизики, а власть ее сильнее власти техники. Но в том-то и заключается ее трагический характер, что, стремясь к премирному бытию, она вынуждена исследовать технику мыслей и чувств и даже влияния пищи, как и вообще всего внешнего образа жизни на душу. Таково внутреннее противоречие этой единственной практически-трансцендентной науки. В этом причина уже указанного мною явления, что те, которые особенно усовершились в ней, не блестящими звеньями и отличиями украшаются, а и без того печальную черную одежду сменяют на одеяние схимника с крестами и черепами.
Аскетика, в отличие от прочих наук, уже закончена. Если она имеет нужду в какую-либо сторону развиваться, то лишь в деталях применения ее указаний для различных характеров и в разных условиях времени и места. В ней нечего исследовать, ее надо изучить и действовать. Когда действие достигнет цели, когда человеку удастся снизойти в глубину смирения и с помощью Божьей отсечь страсти, когда есть неосуществимая мечта рассудка. Он не может понять, что когда человек начинает по благодати Божьей действовать из своей внутренней свободы, не считаясь ни с какой необходимостью законов природы, даже тех из них, которые относятся к области аскетики, отсюда не может последовать никакого зла, то есть стеснения чьей-либо свободы, а лишь победа над закономерным течением жизни природы, т. е. начало преображения мира. В действиях святого есть непостижимая правильность. Они включены в небесную систему, которой жалким отражением является земной порядок. Но именно потому небесная мудрость пред лицом земной кажется безумием. Именно потому действия святых непонятны моралистам, и даже в глазах аскетов, еще не достигших осияния безумием божественной мудрости, могут вызывать некое внутреннее чувство неловкости, ибо они не укладываются в их законы.
Законы бытия суть определения воли Божьей. Бог — законодатель природы. Святой, в котором обитает благодать Божия, у Бога как бы в своем доме, и для него нет не только человеческих законов, но даже законов природы. И с теми, и с другими он считается лишь из смирения, пока это угодно Богу, но знает их действительный смысл.
Однако напрасно кто-либо помыслил бы взойти к совершенству божественной мудрости святых, кажущейся безумием для мира, минуя путь аскетики. Многие не могут помириться с тем, что после праздника обращения ко Христу еще нужна аскетическая работа, нужно считаться с законами косной природы, познавать их, и, исходя из этого знания, систематически преодолевать страсти. Большей частью однако такое стремление миновать аскетический путь происходит из недостаточного познания глубины падения человека. Как ни велика сила благодати, она требует от человека повседневной аскетической работы, чтобы ее удержать. Истинное самопознание в том, чтобы понять это.
Христианское отношение к науке о совершенстве человека указывает средний путь между двумя крайностями: с одной стороны, легкомысленным отрицанием необходимости аскетики на том основании, что спасение уже совершено Христом, а с другой стороны, увлечения познавания мировых законов. Тот, кто устремляется в первую крайность, прельщается темной силой еще легче, чем склоняющийся ко второй. Опыт показывает, что люди, отрекающиеся от аскетической работы на том основании, что спасение совершено Христом, возомнивши себя святыми и спасенными, вместо небесной мудрости находят лишь покой самодовольства. Возомнив, что они и на земле уже святые, они не ангельскую проводят жизнь, а обычную земную в хозяйственных и семейных
