В. Белинский
Вместе с тем, глядя поверх голов и «карет», не тихие радости нёс Лермонтов жадной «толпе», стоящей у трона и на его иерархических ступенях. Не сладость велеречивых словес готовил чиновно-продажному миру – «миру в петличках», в уничижении расшаркивающемуся пред всяким жестом Европы, – но бич воли и мысли, оправленных «железным стихом». Не покорность судьбе шёл возвестить поэт «сыновьям», смирившимся с «ошибками отцов» и с собственной духовной неволей, которую усугубляет равнодушие к злу падших и внутренне порабощённых душ, но жёсткое вразумление. Сознавая миссию Поэта и Гражданина, не мир нёс гений Лермонтова лицемерам, предавшим исконное бытие России, но меч (Доп. II).
Здесь возникает немало вопросов, из которых отмечу лишь два: какова природа величия, и в чём кроется феномен, назовём его, «лермонтовской реальности»?
За спорами о тонких материях мы как-то забыли или не успели рассмотреть «догмат» Божьего дара-наказания. Казалось, лучше бы опустить эти каверзные, а, с богословской точки зрения, ещё и «опасные вопросы». Но как это сделать, не уронив себя при этом? Отмахнуться? Дескать, «чужая душа – потемки», «на рогоже сидя, о соболях не рассуждают»? Ведь, коли возьмёшься рассуждать, то и судить придётся, а от суждения до осуждения – один шаг… Если же осудишь кого или чего-либо, то в гордыню «запишут». А где гордыня, там – упаси Боже! – в себя ещё, грешного, поверишь, от чего рукой подать до «геенны огненной»… И всё же, задвинув подальше «рубище» непротивного Злу «смирения», мирно живущего с духовными доходягами и «рогожинами» нашего времени, отважусь дать своё понимание проблемы.
В последние годы творческая мысль Лермонтова достигает невероятных высот; в этом единодушно сходятся все исследователи. Однако рассмотрение одного только «последнего» периода будет заходить в тупик, поскольку и он был лишь началом могучего взлета. Истинное же и наиболее полное содержание творчества Лермонтова приходится на несвершившееся будущее поэта.
Значит ли это, что, не ведая несделанного, нам не суждено раскрыть «белые пятна» состоявшегося творчества Лермонтова?!
Нет, не значит. Кое-что из несостоявшегося, полагаю, можно «вернуть», проведя своего рода реконструкцию «лермонтовской» мысли- формы, существующей не только в конкретном времени, и не только в нём… Ибо поэт – не только «то», что он пишет, но главным образом то, что он есть! И если это «есть» совпадает с тем, что он пишет, тогда это истинная поэзия, величие которой зависит от многих факторов как личного, так и надличностного характера. Но и это же «есть» имеет свою внутреннюю программу, напрямую не связанную со степенью её реализации. Она просто есть в качестве архетипа или генетической памяти выдающихся личностей.
В эти обстоятельства включается фактор неизменяемой в своих параметрах вечности, в которой каждое мгновение принадлежит и прошлому, и будущему. Да и в непостижимом человеку плане сущностные явления вряд ли происходят точно в то время, в какое они событийно обозначают себя. В зависимости от многих факторов отражение их в творчестве может быть «горящим» (как «угль, пылающий огнём» – у Пушкина, или гневным: «Но есть и Божий суд!» – у Лермонтова), а может быть тихим и спокойным. Последнее имеет место в тех случаях, когда творчество не подвергается социальным реагентам, а проистекает из «частиц» вышней гармонии, которая принадлежит истинному, безначальному, бесконечному и бесконфликтному Бытию («Когда волнуется желтеющая нива…», «Молитва» – у Лермонтова, «Брожу ли я вдоль улиц шумных…» – у Пушкина). Здесь вдохновение каждый раз по-своему выстраивает прецеденты наивысшей – духовной реальности, а внутреннее состояние Гения приводит к своеобразному балансу сущности его с невыразимой и вневременной «вечностью», одинаково принадлежащей и «той», и «этой» реальности. Гений по своей социальной и физической поверхности может не отличаться от простых смертных, преобразуясь «в себя» лишь в минуты наивысшего вдохновения. Наряду с этим, он психологически относится к обоим «полюсам», «расстояние» между которыми и есть Вечность.
А. Пушкин
Вдохновение Гения витает над бытием и небытием, над добром и злом, единовременно принадлежа и жизни, и смерти. Ибо и бытие, и творчество такого человека пребывает в измерениях, не имеющих ни формы, ни «гласа», и не поддающихся классическому анализу. Именно в этом «молчащем» Абсолюте, очевидно, и происходит произвольное движение всех явлений. Как прошедшее оставляет некую матрицу в настоящем, так и будущее, минуя каждое настоящее, проводит свои невидимые проекции в прошлое. Поэтому духовные сущности, имеющие дар отрешения от конкретного (сиюминутного) времени, способны видеть сущее и участвовать в не произошедшем ещё «будущем», в контексте вечности являющемся неким свершившимся уже фактом.
Всё это не только имеет отношение к Михаилу Лермонтову, но именно к нему относится! Поскольку в моменты наивысшего вдохновения, преображаясь и отстраняясь от всего личностного, он становился собой истинным, что надо понимать как пробуждение в нём духовной сущности. Именно в эти минуты в творчестве Лермонтова о себе заявляет присутствие Бога, а само оно поднимается на высоту, в которой Поэт становился орудием Провидения.
