или надисторического времени. Им, наделённым всеисторическим охватом и вневременным видением, дано ощущение истинной – духовной реальности. Оттого великие гении (которых можно назвать «Единицами Истории»), посредством могучей энергии воспроизводя «забытую» первочеловеческую основу в состоявшемся творчестве, в той или иной форме содержат её элементы и в невидимой проекции… несбывшегося. Таким образом, о себе заявляет феномен встречи явного с неявным… Причём, это относится как к условному времени, так и к безусловным событиям. Эта же первооснова определяет всевременность (неразрывность) траектории мыслей и образов человека-творца – ту траекторию, которая, даже и прерванная, реально существует. Существует потому, что, являясь «частью» времени и пространства, в реализованной своей ипостаси содержит силу и энергию, не только задающую общую дальность «полёта», но и закодированное окончание его. Именно понимание живой связи несостоявшегося и свершившегося может дать ключ к раскрытию тайн в реализованном творчестве!
Несостоявшаяся часть полной «дуги творчества», заданная началом её, прослеживается всей «лермонтовской реальностью». Особенность её в невероятной стремительности, обусловливающей опережение вдохновенной мысли поэта. И если в несвершившемся творчестве «находится» невыразившая себя энергия и невысказанная информация, то в реализованном содержится некая данность, и внутренне, и содержательно связанная с несостоявшимся. Из чего следует, что номинальность творчества Лермонтова, свидетельствуя о себе в сделанном, таинственно связана с незавершённым и с не свершившимся ещё. Потому, даже и прерванное, творческое бытие (как частица вечности, «всеисторической единицы», «вне– или надисторической Личности») содержит в себе некую полноту, способную быть раскрытой при посильном ощущении несвершённого. В какой-то мере это относится ко всем творцам (поэтам) «прерванной дуги», но более всего – к Лермонтову. Обладавший колоссальной творческой силой, реализующей себя «трёхмерно», но более всего «по вертикали», именно он более всех является поэтом духовной мощи и пророческого возвещения!
Совершённое и несовершённое в творчестве Лермонтова является неким сообщающимся сосудом, где настоящее таит в себе нечто, могущее стать ясным лишь посредством «мистического сообщения» с несвершившимся (лермонтовским же) «будущим»… Идеи и мысли поэта, с ещё большей мощью обещая выразить себя в будущем, уникальны тем, что с самого начала заявляют не только в «настоящем», имея в виду реализованное бытие Лермонтова, но содержатся и в несбывшемся его творчестве, понимая под ним несостоявшееся и нереализованное поэтом «будущее»… Лермонтов глядел «на будущность с боязнью», испытывая «страх» перед ним, как знающий или предчувствующий его тайны. На прошлое же (исторически печальное) он глядел «с тоской», очевидно, потому, что, неинформативно содержа его в своей сущности, бессилен был изменить его. Отсюда и «тоска»… Когда же печаль виделась ему «светлою», поэт писал: «… Сладость есть / Во всём, что не сбылось, есть красоты / В таких картинах; только перенесть / Их на бумагу трудно…» («1831-го января 11 дня»).
Рождаясь на земной юдоли, идеи Лермонтова, не очень задерживаясь, как-то «сами собой» взмывают в небесные выси, достигая обители Всевышнего. Отсюда лёгкость «общения» поэта со звездами и непосредственность ощущения нераскрытого ещё никем мира. Это определяет важность постижения как совершённого, так и несовершённого Лермонтовым при жизни, одинаково принадлежащих бытию, в котором он пребывал сущностно. Это же указывает на необходимость сосредоточить посильное внимание на том, что не было сделано (и чему не суждено было случиться), но объективно существует в иной информативной ипостаси.
И опять приходишь к тому, что «окончательный» ответ на проблемы несостоявшегося творчества поэта кроются в сделанном уже. Это подтверждают духовные запросы и гражданские чаяния поэта, прямо обращённые в несостоявшееся будущее. Слишком многое даровано было Лермонтову, чтобы быть раскрытым в считанные годы. Духовная и творческая формация поэта принадлежали иному качественному и временному измерению, в котором прошлое, настоящее и будущее, слитые воедино, принадлежат единому целому. В этом мистическом единстве есть тайна мира поэта, здесь же кроется её разгадка! Ибо «целое» содержит информацию о себе в каждой своей «части», даже если она отторгнута от него. Многообразие художественных форм, а более всего феноменальное наитие (и, воистину, от мира иного «всеведение») поэта порождает множество неясностей, о которых, собственно, и идет речь. Это даёт основание полагать, что ответы на многие аспекты нереализованного «будущего» в той или иной форме таятся в сделанном уже, которое в свою очередь станет более понятным, если вернуться к нему после… «продолженного» будущего. Сделанное и условно завершённое Лермонтовым потому до сих пор во многом не ясно, что рассматривается вне связи с «инерцией» неразрешённой творчеством «направленностью» духа и стремительностью ума поэта. И оттого, что всё несостоявшееся воспринимается учёным миром как несуществующее, мы то и дело натыкаемся на загадки и в состоявшемся (во времени) творчестве Лермонтова… Именно так, и по этой причине.
В соответствии с данной тезой понимание сделанного поэтом и (рискну поставить в кавычки) «известного науке» будет неполным без прояснения несвершившегося, опять приводя к мысли о том, что для правильного понимания настоящего
