Лермонтов и христианство

деятельностью» жёлтой прессы, принципиально настроенной против любых отечественных инициатив правительства.

Всё это вызывало бурное негодование патриотов России, одним из которых был поэт и дипломат Ф. Тютчев. Но инициатива была упущена как раз в эпоху Александра и Николая «первых», свидетельством чему были пронзительные идеи и мысли Чаадаева, печальные думы самого Лермонтова и гражданский гнев Тютчева. Вотще, «печатная мысль» нигилистов и либералов полнилась раздражёнными литераторами «из фармацевтов». Выйдя из захудалых местечек и осев большей частью в столицах, «мысль» эта сыграла роль приводных ремней будущей революции.

Общими усилиями под могильным дыханием «холода тайного» распускались пышные и по-кладбищенски яркие цветы обезбоженности и «серебряного» презрения к семейным устоям. В скончании века и начале следующего полным ходом шло преображение всех слоёв общества в поколение имярек, «не помнящего родства» и, как показали последующие десятилетия, напрочь забывшего основы религиозной морали.

Что касается высших слоёв общества, то духовное и физическое растление закономерно породило неоязыческие сатурналии и «дионисийский» разгул, ознаменовавший цепь «чувственных» самоубийств.

«Сын земли с глазами неба», по определению Вел. Хлебникова, истинно смотрел далеко вперёд. Строки же самого Хлебникова: «И на путь меж звёзд морозных полечу я не с молитвой – с окровавленною бритвой», были «красной» реальностью того, что задолго до него провидел Михаил Лермонтов.

Безумства духовных и политических сатиров, в числе прочих безумств обозначив «чёрные годы» России, привели к её падению «в семнадцатом» и, опалив миллионы людей в гражданских войнах, обездушили последующие поколения! Потерявши Бога в душе, лишившись царя «в голове», а затем и в государстве и вследствие этого оказавшись обессиленными, ручными, легковерными и беспамятными, потерянные поколения стали лёгкой жертвой лукавых вождей и их сатрапов.

«Разруха в голове» [9], через соблазны «коммунизма» ведя к деформации мышления, не могла не привести к осквернению Русского Слова, явленного языком Пушкина, Тургенева и самого Лермонтова. Начавшись до «великой революции», всё это продолжилось в грядущих поколениях. И сейчас – в постсоветское время – разрушение языка и культуры переходит в новую стадию…

V

Вернёмся к предвещанию поэта, началу указанных процессов и их продолжению. Разве оказавшиеся у руля на «корабле современности» не превратили его «палубу» в лобное место, Кремль – в средоточие идеологической и прочей лжи, а Красные площади России – в места политических оргий и атеистического шабаша?! Разве, лишь чуть переиначив слова Максимилиана Волошина, «мы» не прогалдели, не проболтали, не пропили и не замызгали на грязных площадях саму страну?! Что, как не иссушение истоков старой веры, предрешив недоверие к синодскому православию, но обусловив социальную инертность и равнодушие к «отеческим гробам», привело к слабости духа и драматичному ослаблению веры народа в самого себя. Может, фейерверочный и по-своему светлый энтузиазм «советской эпохи» и был оборотной стороной темени и пустоты, которая надолго впустила в душу народа прохладу «тайного холода»?

Разве «случайность» страстей, всевозможных патологий и криминальной ненависти не стала печальной реальностью сегодняшнего дня, а «разруха в голове», приводя к развалу внутренней жизни и мусору в повседневной, не служит символом трагически беспросветной жизни России во многих уже поколениях?! Разве не этот мусор олицетворён в политической бездарности имущих власть и бестолковости стремящихся к ней? Разве воровство «деловой элиты» страны и социально-бытовая грубость не способных к делу, жестокость и хамство разномастных «бесов» нашего отечества так уж разнится с характерами «мелких бесов» сологубовской эпохи?! А «бесплодная наука», ведомая «иссушённым умом», разве не стала смертельным оружием для всего человечества (не только России)?! И будем честны: разве «мечты поэзии» и «создания искусства» «шевелят» наш ум «восторгом сладостным»?!

Увы! Мечты сменил «трезвый», но близорукий и, по факту, исторически слепой расчёт.

Уже в «лермонтовском» веке появились глашатаи «новой истины», мерилом которой служит не познание реальности и основанной на нём ориентации деятельности, а выбор средств, необходимых для достижения цели. В качестве истины апологеты практической философии признают лишь то, что лучше всего позволяет приспособиться к жизни. «Апостолы» и строители очередного «храма истины», то бишь рынка, и стали в нём первыми жрецами. Изощрённо объясняя и оправдывая прагматические – в ущерб всему остальному – устремления человека и обосновывая их объективную целесообразность[10], апологеты утилитаризма и «коммерческой совести» заложили идеологические основы для развития последующего – глобального уже рынка. Новорождённое «глобальное дитя» с матерной психикой и занозами в мозгу, унифицируя бытие и упрощая мышление, давно уже склонное к бездумию, приступило к обращению человека (тут Аристотель будто в воду глядел) в «социальное животное». Обо всех этих метаморфозах наиболее убедительно свидетельствуют «тонкие сферы».

И в самом деле, вдохновенную поэзию и литературу в целом сменило претенциозное, псевдоинтеллектуальное, суррогатное чтиво. Сейчас – в «нулевую» эпоху в России выпестовано поколение «ноль», или назовём его «по батьке» – «Digital generation». Опустошённое и по определению, и по факту, оно тем не менее весьма амбициозно. Может, поэтому стёб, глумление, ёрничество и пьяное ликование «на празднике чужом» стали неотъемлемой частью не только «художественного» творчества, но и самой жизни. Борьбу стилей и творческих концепций, за отсутствием оных, сменили тусовочные препирания, в результате чего псевдоборьба, исключающая всякую моральную и личную ответственность, превратилась в балаган веселящейся толпы. Не удивительно, что на этом фоне пародия на стили и тексты классиков русской и мировой словесности, питая «мысль» тусовочных критиков,