претендует на течение в литературе. Между тем, отсутствие вдохновения, претенциозная заумь и пустая игра с ранее созданными текстами говорит об оглуплении самих «интеллектуалов». Не в состоянии эпически осмыслить современную эпоху, лишённые чести, совести, ума и профессионализма классиков, а главное – их таланта, видящие себя «Борхесами» вытеснили из литературы духовную ипостась. Именно поэтому «игра в бисер» стала своего рода хоругвью «нулевых писателей». А ведь именно совесть и духовные искания были в первую очередь характерны для русской литературы. Увы, заполнив прилавки и заполонив ленивые умы, бессовестность легко покоряет одно поколение за другим. И это естественно: изменение сознания человека, постепенно превращающегося в биологический овощ, неизбежно влечёт к смене мотиваций. В результате пребывание в трансе, некогда весьма редкое и не желательное, в духовно незатейливом и умственно притуплённом существовании стало обыкновенным, привычным, приемлемым и даже необходимым. А ведь это и есть поколения «без счастья и без славы» (Доп. IV), которые, заслужив «презрительный стих» поэта, наряду с этим вызывали у него боль, сожаление и печаль. И подтверждение этому мы находим во многих сферах человеческой деятельности.
Искусство, во всякое время не свободное от политической и социальной конюнктуры, ко второй части XIX в. исчерпало почти свой природный потенциал и по ходу отмирания стилей, разложения этических категорий, эстетических модулей и моральных цензов подошло к сентиментально-мещанским, изначально мертвым грёзам прерафаэлитов и торжеству академических школ. Запнувшись на интересе барбизонцев к явлениям природы и едва не «проскочив» находки импрессионизма, творчество в лице зависимых авторов пасует перед «нуждами времени» с тем, чтобы через поколение найти себя в абстракциях. «Мечты поэзии, создания искусства», не особенно шевеля ум «восторгом сладостным» и не слишком долго задерживаясь на стилях, – уверенно обретали формы, соответствующие психическому состоянию общества. Находя отклик лишь в изломанной душе, они не имели точек соприкосновения с природной реальностью и что хуже – не нуждались в ней! Духовная инфляция вкупе с абстрагированным восприятием надстроенных реалий привела к тому, что раритеты прошлого не столько живут и не столько ценятся обществом, сколько оцениваются им. Не мудрено, что явления культуры, в качестве феномена творчества на протяжении поколений сосуществуя с тенденциями к унификации, эстетически «стираются» о немереные числом бездарные компиляции.
В земной суете утеряв духовный смысл, творчество, олицетворённое сутенёрами от искусства, приняло на себя жалкую функцию обслуживания денежной «элиты». Не по воле художников, но не без их согласия сделавшись компилятивным и донельзя коммерческим, искусство облачается, а лучше сказать – «инсталлируется» в лакейский фартук и шутовской колпак. Внутреннюю и внешнюю свободу сменила наглость экипированного шута, после глобальной смены ценностей позволяющая возглашателям шутовского карнавала изгаляться над истиной, юродствовать без смысла и, копируя достижения прошлого, без зазрения совести перевирать их. Обретя формальную смелость, искусство превратилось в хохму, призванную не только ублажать непритязательный вкус, но, прогнувшись перед низкими запросами потребителя, – внушать покупателю якобы почётную роль соучастника «творческого процесса». В разгуле лживого и лукавого рынка наиболее ловкие из «творцов», оспаривая «пальму первенства» друг у друга, потеряв стыд, грезят лишь о том, чтобы войти в число высокооплачиваемых паяцев. Итог бесстыдного заигрывания с душой человека закономерен: не имея поддержки в обществе, искусство и Слово умирают, мумифицируясь в хохмачей из художников и литераторов.
Вектор мысли, заданный Лермонтовым, включает многое из того, что имеет не буквальное, а сущностное значение. Отталкиваясь от настоящего, поэт не ставил перед собой цель развенчивать будущее по всем статьям, пунктам и категориям.
И без дополнительных пояснений очевидно, что направление или смена интересов общества обусловлены изменением ряда аспектов цивилизационной парадигмы.
Поэт не мог знать, во что выльется, к примеру, эволюция музыкальных стилей, но, будучи весьма одарённым музыкантом, мог провидеть, что «вихри» популярной в его эпоху музыки и танцев впоследствии найдут своё продолжение в большей экстенсивности их развлекательных особенностей. Собственно, чем бравурнее музыкальный текст, тем большее признание он находит в лёгких ногах каждого поколения, тем предсказуемее его популярность и тем очевиднее прослеживаются проекции его развития.
Так оно и получилось. Развиваясь главным образом в «облегчённых стилях», музыка стала популярной, но лишь после того, как дошлые менеджеры рынка посредством музыкальных «апостолов», идолов и «звёзд» эстрады изменили само восприятие мелодии, сделав ставку на оглушающий (и оглупляющий) звук, навязчивые ритмы и двигательные функции человека. И это тотчас же нашло отклик в массах, как находит всё, что легче, что помогает «отключиться» и перестать думать, приноравливая новоиспечённых апологетов глобальной унификации к состоянию устойчивого духовного безмыслия и социальной пассивности. Итак, вследствие тотального давления «на психику», старясь в бездействии, поколения отученных мыслить «перед властию презренных рабов» закономерно и неизбежно превращаются в «до времени созревшие» и воспроизводящие лишь себе подобных «тощие плоды» духовно зачумленного и оглуплённого homo sapiens.
Могут возразить, что «ничего точно такого в стихотворениях Лермонтова нет!».
На это отвечу: да, «точно такого» в «Думе» и в других произведениях поэта и в самом деле нет. Но Лермонтов и не претендовал на оракула, непререкаемо и в законченной форме обозначающего события. Потому не раскрывает смысл в точнёхоньких словах, которые всё равно не вместились бы в обиходные смыслы и стёртые значения будущего века. Ибо, если б делал это, не был бы гением. Но Лермонтов – гений, поэтому думы его о
