Лермонтова необходимо проследить… незавершённую траекторию его творчества. Именно осознавание «несовершённого», но, повторюсь, реально содержащегося в его произведениях, может помочь ощущению размета мысли и глубины созданного Лермонтовым. Посему только ощущение связи нереализованного (но реального в ином измерении) будущего с «отметившим себя» настоящим может стать серьёзным подспорьем для заполнения белых пятен творчества и нераздельной от него жизни поэта.
Здесь необходимо оговорить, что (назовём его условным) «будущее», присущее сознанию Лермонтова и закодированное в его творчестве, базируется на предощущениях глобального масштаба, «узкой» концентрированной частью которых являются рассекающие время пророчества поэта (отсюда их пронзительность!). В этом состоит «разница» обоих феноменов. И первый нельзя путать со вторым не потому только, что он имеет иную природу, но и потому, что дар предощущения, как таковой, несёт иную функцию. Всё это заслуживает отдельного пристального изучения, что ввиду масштабности темы не может входить в задачу настоящей работы. Отметим только, что предощущения и пророчества Лермонтова (к которым следует добавить имеющий схожую природу жёсткий до беспощадности анализ) нередко переплетаются между собой так же, как бытие и творчество поэта, являя диалектическую целостность в её неразрывности. И в самом деле: разве несостоявшееся (для Лермонтова) грядущее не предвосхищено им в «Умирающем гладиаторе» (1836) и широкомасштабной «Думе» (1838)? Разве оно не реализовало себя в известном нам «прошедшем»?! Провидя оскал европейских революций – детищ множества честолюбий и безверного материалистического сознания, в котором материальный мир может воспроизводить лишь самого себя, – Лермонтов провозгласил закат Европы задолго до Освальда Шпенглера. Не заблуждался поэт и относительно своего Отечества. Предвещая вселенский пожар от «русского бунта», Лермонтов различает опасно тлеющие угли в перегоревшей «золе» своего поколения. И отнюдь не случайно в «Песне про удалого купца Калашникова» (1838) – эпической по духовному охвату, моральной чистоте и по-староверчески нравственной дисциплине – поэт отсылает нас к временам царя Ивана IV!
Органичная связь «лермонтовского» настоящего с будущим особенно настаивает на себе в «Думе» поэта. По форме – стихотворение, по структуре и содержанию – энциклопедия русской жизни, а по характеру – эпическое произведение, она являет собой образец психологически тонкого и беспощадного анализа настоящего и провидения будущего.
Поначалу, как будто холодно констатируя положение дел, Лермонтов разворачивает перед нами панораму будущего в настоящем. Именно так. Глядя далеко поверх голов своих соплеменников и не различая их поимённо, поэт обращается к своему поколению, но не от его имени. И не потому, что превосходил современников (хотя это и очевидно) или был чужд их пустым забавам (мы знаем, поэт не жаловал «героев» своего времени и нередко пародировал их в жизни). А потому, что, зная истоки человеческих тягот, Лермонтов умел провидеть будущее в его этической и культурной ипостаси. В этом контексте он воспринимал текущее поколение рядовой жертвой в длинном ряду других – и в отдалённом будущем потерянных для Отечества поколений… Без особых надежд Лермонтов в жёсткой по историческому содержанию и смыслу ритмике обращается к своему времени, в котором не делит своих современников на правых и виноватых. Применительно к тогдашней России, и правый в сей час или в сей день подготовлял неправду завтрашнего дня, так как события в жизни общества и страны есть отдельные звенья цепи, которая в протяжённости своей выстраивает реальную историю. В России «ржавость» этой цепи обусловливала внутренняя и внешняя политика правительства, непродуманность которой превосходила лишь экономическая беспечность всех звеньев общества, включающего как благородные, так и «неблагородные» его слои. Во внутренней жизни страны это проявилось в отторжении народа (с Петра) не только от его собственного исторического бытия, но даже и от того, которое случилось… Причём перешедший из прошлого века социальный разлад потряс все слои русского общества. Об этом ясно свидетельствует поэт князь П. Вяземский, в 1828 г. писавший, как видно, не только от себя: «У нас ничего общего с правительством быть не может. У меня нет более ни песен для его славы, ни слёз для его несчастий»)! Во внешней жизни это отторжение выразилось в малоосмысленной геополитической программе правительства России, обозначившей себя на рубеже XVIII–XIX вв. Непродуктивная политически, опасная в плане обережения духовных традиций России, а потому психологически чуждая русскому народу, она была неперспективна в своей территориальной «широте». Приведя к глубокому политическому кризису уже к середине XIX столетия, «программа» эта создала язвы на теле России, не заживающие на протяжении всей последующей её истории [7].
Неизбежность грядущего и неисправимость настоящего, лишая иллюзий, глубоко ранили душу Лермонтова – поэта и гражданина, отчаянно любившего свою Родину. Отсюда горечь раскалённой в страдании и проникновенной, кованой «железным» анализом думы Лермонтова. Словно опровергая Рене Декарта, не верившего в самоценность сознания (Доп. III), Лермонтов, беспощадно препарируя бытие своего поколения, переводит в «материю» само время:
Печально я гляжу на наше поколенье!Его грядущее – иль пусто, иль темно,Меж тем, под 
