близких, «братских» отношений, Мышкин рассказывал Парфену о мистическом опыте пророка Магомета, проводя полную аналогию со своим собственным состоянием в момент ауры. Он признался Парфену, что в этот момент ему «как-то становится понятно необычайное слово о том, что
Вероятно, – прибавил он, улыбаясь, – это та же самая секунда, в которую не успел пролиться опрокинувшийся кувшин с водой эпилептика Магомета, успевшего, однако, в ту самую секунду обозреть все жилища Аллаховы» (8, 189).
Слова, которые писатель выделил курсивом в этом отрывке текста, являются цитатой из Апокалипсиса, где Ангел возглашает, что «времени уже не будет». Исполнение этого пророчества отнесено Ангелом к тем дням, когда «совершится тайна Божия, как Он благовествовал рабам Своим пророкам»[148]. Достоевский, таким образом, дает понять читателю, что князю приоткрывается в моменты ауры эта «тайна Божия». И в связи с этим мне хочется подчеркнуть, что мистические созерцания Мышкина не только не противоречат новозаветному откровению о Боге, но поистине совпадают с ним. Чтобы в этом убедиться, сравним описание ауры в «Идиоте» со строками Нового Завета, которые говорят о плодах единения человека с Богом. Число таких строк велико, и я ограничусь лишь некоторыми. Для большей наглядности совпадения в текстах подчеркнуты мною.
«Ощущение жизни, самосознания почти удесятерялось в эти мгновения, продолжавшиеся как молния, – читаем мы в «Идиоте». – Ум, сердце озарялись необыкновенным светом; все волнения, все сомнения его, все беспокойства как бы умиротворялись разом, разрешались в какое-то высшее спокойствие, полное ясной, гармоничной радости и надежды, полное разума и окончательной причины» (8, 188). Приведу теперь соответствующие новозаветные цитаты, следуя порядку подчеркнутых мною слов в тексте романа и для удобства читателей приводя ссылки на них в тексте, а не под строкой:
«Я пришел для того, чтобы имели жизнь и имели с избытком» (Ин 10: 10).
В Нем была жизнь, и жизнь была свет человеков» (Ин 1: 4).
«Я свет миру; кто последует за Мною, тот не будет ходить во тьме, но будет иметь свет жизни» (Ин 8: 12).
«…и мир Божий, который превыше всякого ума, соблюдет сердца ваши и помышления ваши во Христе Иисусе» (Флп 4: 7).
«Ибо Царствие Божие не пища и питие, но праведность и мир и радость во Святом Духе» (Римл 14: 17).
«… да радость Моя в вас пребудет и радость ваша будет совершенна» (Ин 15: 11).
«Бог же надежды да исполнит вас всякой радости и мира в вере, дабы вы, силою Духа Святого, обогатились надеждою» (Римл 15: 13).
Достоевский настаивает на совершенной «действительности» всего переживаемого князем во время ауры. Уже оправившись от припадка, герой трезво воспринимает испытанное им как «в высшей степени гармонию, красоту», «неслыханное и негаданное дотоле чувство полноты, меры, примирения и восторженного молитвенного слития с самым высшим синтезом жизни». Князь способен ясно припоминать и «рассматривать» эти ощущения в
В следующем разделе работы анализируется второй эпизод, рассказывающий о продромном состоянии героя и заканчивающийся эпилептическим припадком. Сделать это имеет смысл не только потому, что в построении обоих эпизодов есть много общего, но также потому, что завершающая второй эпизод речь князя в салоне Епанчиных выражает основную суть его христианских воззрений. Анализ речи позволит сделать естественный переход к рассмотрению того, как в «Идиоте» отражена полемика между «ревностным христианином» Мышкиным и ищущим веры бунтарем-атеистом Терентьевым.
4. «Сбывшееся пророчество»
Предыстория еще одного припадка «священной болезни» героя, в основных чертах, сводится к следующему. Мышкин только накануне узнал о «званом вечере», который должен был решить судьбу его брака с Аглаей. Князь очень хорошо понял, или, как говорится в тексте, «проник», что Аглая и все ее семейство «боятся за впечатление, которое он может произвести». Мышкин был, однако, поначалу больше всего озабочен другим, тем, что Аглая «с каждым часом становилась всё капризнее и мрачнее» из-за ревности к Настасье Филипповне, и «это его убивало» (8; 434). Позднее, после нескольких минут с Аглаей наедине, когда она запретила ему говорить во время приема на серьезные темы и даже посоветовала разбить прекрасную китайскую вазу, стоящую в гостиной Епанчиных, Мышкин и сам
В результате всех переживаний у Мышкина начинается продромное состояние, о чем вдумчивому читателю говорит появление у князя нескольких неотвязно-глубоких предчувствий, сбывшихся как на следуюший день, так и позднее. Прежде всего в него вселяется уверенность, что он «от страха
