указывались (Сиповский В. В. Татьяна, Онегин, Ленский. - 'Русская старина', 1899, май; Сержан Л. С. Элегия М. Деборд-Вальмор - один из источников письма Татьяны к Онегину. - 'Изв. АН СССР. Серия лит. и яз.', 1974, т. 33, № 6). Целый ряд фразеологических клише восходит к 'Новой Элоизе' Руссо: 'То воля неба; я твоя' - 'un йternel arrкt du ciel nous destina l'un pour l'autre' (part. I, lettre XXVI).
Сопоставление это тем более убедительно, что, как отметил Набоков, именно в этом месте и в письме Татьяны, и в письме Сен-Пре происходит смена 'вы' на 'ты' (правда, стилистический эффект такой смены в русском и французском текстах не адекватен). Целый ряд фразеологических параллелей можно найти и в других письмах романа Руссо. Л. С. Сержан высказал предположение, что основным источником письма Татьяны является элегия Марселины Деборд-Вальмоp (1786-1859) - второстепенной французской поэтессы, сборник стихотворений которой вышел в 1819 г. и потом несколько раз переиздавался (эту же параллель, но в значительно более сдержанной форме и не делая столь далеко идущих выводов, указал Набоков). Причину обращения П к элегии французской поэтессы исследователь видит в том, что 'в этих стихах наш поэт нашел, очевидно, то, что он так ценил в творчестве А. Шенье [...]: изумительную, неподдельную искренность' (разрядка Л. С. Сержана, ук. соч., с. 545). Текст элегии Деборд-Вальмор, действительно, имеет ряд точек соприкосновения с письмом Татьяны, позволяющих утверждать, что он был известен П и был у него на памяти во время работы над 'письмом'. Однако выводы Л. С. Сержана представляются весьма преувеличенными. Элегия Деборд-Вальмор - своеобразный набор штампов (что, конечно, не отменяет субъективной искренности поэтессы, которую акцентирует исследователь, рассказывая о ее трагической биографии, а лишь вытекает из размера ее дарования), и ряд сходных поэтических формул мог восходить у П и к другим источникам. Приведем пример: одно из наиболее разительных, по мнению Сержана, сопоставлений - конец второй строфы элегии и стихи в EO.
Au fond de ce regard ton nom se rйvйla, Et sans le dйmander j'avais dis: 'Le voilа'.
'Почти одинаково словесно и 'сценически' дано описание первой встречи ('Ты чуть вошел...' и т. д.): узнавание, смятение и, наконец, одно и то же восклицание - 'Вот он!'; ср. стихи 9-16. Эти слова невольно приводят на память знакомые строки: 'И дождалась... Открылись очи; Она сказала: это он!' (Сержан Л. С., цит. соч., с. 543). Ср., однако, параллель в тексте Карамзина, написанном более чем за четверть века до публикации элегии: 'Наталья в одну секунду вся закраснелась, и сердце ее, затрепетав сильно, сказало ей: вот он!' (Карамзин, 1, 632). П потому и обратился к элегии Деборд-Вальмор, что это были: 1) женские стихи, 2) стихи, в достаточной мере лишенные индивидуальности, могущие служить прообразом письма деревенской 'мечтательницы нежной', напитанной фразами из бесчисленных романов. Однако преувеличивать значение этого источника нет оснований.
Обилие литературных общих мест в письме Татьяны не бросает тени на ее искренность, подобно тому как то, что она, 'воображаясь героиней своих возлюбленных творцов', присваивает себе 'чужой восторг, чужую грусть' и строит свою любовь по литературным образцам 'Клариссы, Юлии, Дельфины', не делает ее чувство менее искренним и непосредственным. Для романтического сознания реальностью становились лишь те чувства, которые можно было сопоставить с литературными образцами. Это не мешало романтикам искренне любить, страдать и погибать, 'воображаясь' Вертерами или Брутами.
58-59 - Кто ты, мой ангел ли хранитель... - Перенося в жизнь привычную для нее поэтику романов, Татьяна предполагает лишь две возможные разгадки характера Онегина: ангел-хранитель - Грандисон - или коварный искуситель Ловелас. В первом случае, как ей кажется, сюжет ее жизни должен развертываться идиллически, во втором - ее ждет, по поэтике романов, неизбежная гибель ('Погибну', Таня говорит, 'Но гибель от него любезна' VI, III, 11-12). Этим определяется и подчеркнуто книжное понимание ею поведения героя: 'Блистая взорами, Евгений Стоит подобно грозной тени...' (III, XLI, 5-6). Характерно, что и романтик Ленский будет воспринимать поведение людей сквозь призму того же сценария - 'хранитель - искуситель':
Он мыслит: 'Буду ей спаситель.
Не потерплю, чтоб развратитель
Огнем и вздохов и похвал
Младое сердце искушал'
(VI, XV. XVI. XVII, 5-8).
Автор чужд такому осмыслению своего героя: Онегин не оказывается соблазнителем - степень его демонической опасности Татьяной преувеличена:
Вы согласитесь, мой читатель,
Что очень мило поступил
С печальной Таней наш приятель;
Не в первый раз он тут явил
Души прямое благородство...
(IV, XVIII, 1-5).
Но он и не положительный герой романов XVIII века:
Но наш герой, кто б ни был он,
Уж верно был не Грандисон
(III, X, 13-14)
Посылая письмо Онегину, Татьяна ведет себя по нормам поведения героини романа, однако реальные бытовые нормы поведения русской дворянской барышни начала XIX в. делали такой поступок немыслимым: и то, что она вступает без ведома матери в переписку с почти неизвестным ей человеком, и то, что она первая признается ему в любви, делало ее поступок находящимся по ту сторону всех норм приличия. Если бы Онегин разгласил тайну получения им письма, репутация Татьяны пострадала бы неисправимо. Но если по отношению к высокой прозе жизни взгляд сквозь призму романов кажется наивным и вызывает иронию, то в сопоставлении с системой светских приличий он обнаруживает связь со 'своенравием страстей' и получает оправдание со стороны автора. Это определяет сочетание иронии и симпатии в тоне авторского повествования.
Бытовое неприличие поступка Татьяны заставляет скептически отнестись к предположению о том, что образцом для письма явилось реальное письмо, якобы полученное П от девочки Марии Раевской (см.: 'Рукою Пушкина', с. 299; Сержан Л. С., цит. соч., с. 536). В виду отсутствия сколь-либо серьезных доказательств, мнение это не нуждается в опровержении.
XXXII, 3 - Облатка розовая сохнет... - Облатка - кружок из клейкой массы или проклеенной бумаги, которым запечатывали конверты (ср.: И на письмо не напирает Своей печати вырезной - III, XXXIII, 3-4), Письма запечатывались кольцом или специальной печаткой с гравированным ('вырезным') камнем.
XXXVI, 3 - Бледна как тень, с утра одета... - Обычным было одевать утром 'дезабилье' ('утренний убор'), в котором выходили к завтраку, виделись с домашними или близкими друзьями. Утренний туалет для женщины заключался в платьях особого покроя. Дезабилье столичных модниц могло состоять из дорогих парижских туалетов нарочито небрежного вида. Утренний убор провинциальной барышни состоял из простенького платья домашнего покроя, широких 'покойных кофт' и пр. В утреннем уборе дама считалась неодетой. К обеду полагалось 'одеваться', т. е. менять туалет. Вечером в городе при выезде в театр или на бал, в деревне в праздник надевались вечерние туалеты. 'С утра одета' - психологическая деталь, раскрывающая напряженность ожидания Татьяной приезда Онегина. См. об этом: Маймин Е. А. Опыты литературного анализа. М., 1972, с. 15.
12 - Да, видно, почта задержала. - Почтовая корреспонденция отправлялась два раза в неделю, в т. н. почтовые дни, когда, как правило, писали письма. Тогда же приходила корреспонденция.
13-14 - Татьяна потупила взор... - В разговоре о том, что Онегин задержался из-за почты, Татьяна увидала намек на свое письмо.
Песня девушек
Введенная в текст нестрофическая 'Песня девушек' представляет второй, после письма Татьяны, 'человеческий документ', вмонтированный в роман. Песня также говорит о любви (в первом варианте - трагической, однако, в дальнейшем для большего контраста П заменил его сюжетом счастливой любви), но вносит при этом совершенно новую, фольклорную точку зрения, что являлось антитезой не только письму Татьяны, но и словам няни ('Мы не слыхали про любовь' - III, XVIII, 2). В первоначальном замысле П полагал дать такой текст песни:
Вышла Дуня на дорогу
