предметами высокими, передавая векам подвиги героев и славу Отечества, воспаряя к престолу неизреченного и пророчествуя перед благоговеющим народом, парит, гремит, блещет, порабощает слух и душу читателя. Сверх того, в оде поэт бескорыстен: он не ничтожным событиям собственной жизни радуется, не об них сетует; он вещает правду и суд промысла, торжествует о величии родимого края, мещет перуны в сопостатов, блажит праведника, клянет изверга. В элегии - новейшей и древней стихотворец говорит об самом себе, о своих скорбях и наслаждениях. Элегия [...] только тогда занимательна, когда подобно нищему, ей удается (сколь жалкое предназначение!) вымолить, выплакать участие' (Кюхельбекер, с. 454).
7 - Жалеть о прежнем, о былом... - П выделил курсивом часть этого стиха как цитату из статьи Кюхельбекера. Имеются в виду слова: 'Все мы взапуски тоскуем о своей погибшей молодости; до бесконечности жуем и пережевываем эту тоску и наперерыв щеголяем своим малодушием в периодических изданиях' (там же, с. 456). П остро реагировал на статью Кюхельбекера. В предисловии к печатному тексту первой главы EO он иронически писал: 'Станут осуждать [...] некоторые строфы, писанные в утомительном роде новейших элегий, в коих чувство уныния поглотило все прочие' (VI, 638). Выделенные П слова - цитата из той же статьи Кюхельбекера (см. с. 244). В дальнейшем П начал критическую статью, посвященную обсуждению тезисов Кюхельбекера, а также написал по поводу его статьи пародийную 'Оду его снят, гр. Дм. И. Хвостову' (II, 1, 387 - 389). См.: Тынянов, Пушкин и его современники, с. 105-115.
Отношение П к статье Кюхельбекера было сложным: признавая ее выдающимся явлением в истории русской критики и солидаризируясь с критической стороной позиции Кюхельбекера, П не мог согласиться с архаизаторским пафосом программы критика.
10 - Трубу, личину и кинжал... - П перечисляет символические атрибуты Мельпомены - музы трагической поэзии. Закончивший 7 ноября 1825 г. 'Бориса Годунова', П полагал, что именно трагедия окажется генеральным путем русской литературы.
XXXIII, 5 - Припомни, что сказал сатирик! - Сатирик зд.: И. И. Дмитриев (1760-1837) - поэт, соратник Карамзина.
6-8 - Чужого толка хитрый лирик... - В сатире 'Чужой толк' (1795) Дмитриев осмеял одическое 'парение', обвинив творцов торжественных од в неискренности и продажности и изобразив ловкого автора:
Лишь пушек гром подаст приятну весть народу,
Что Рымникский Алкид поляков разгромил
Иль Ферзен их вождя Костюшку полонил,
Он тотчас за перо и разом вывел: ода!
Потом в один присест: такого дня и года!
'Тут как?.. Пою!.. Иль нет, уж это старина!
Не лучше ль. Даждь мне Феб!.. Иль так:
Не ты одна Попала под пяту, о чалмоносна Порта!
Но что же мне прибрать к ней в рифму, кроме черта?
(Дмитриев, с. 115-116).
XXXIV, 9 - И впрям, блажен любовник скромный... - Любовник зд.: 'влюбленный', 'возлюбленный'. Пушкинская эпоха знает два употребления слов 'любовник' и 'любовница'. Одно имеет значение 'влюбленный в кого-нибудь, возлюбленный, любимый' (Словарь языка Пушкина, II, 521); второе означает 'мужчину, с которым женщина находится во внебрачной связи', или соответственно женщину (там же, с. 522-523). Количество употреблений в том или ином значении в творчестве П неодинаково: в первом 'любовник' - 58, 'любовница' - 30; во втором - соответственно 11 и 10. 'Любовник' в значении 'возлюбленный' был функциональным галлицизмом (amant, -e) и воспринимался как поэтизм, второе значение звучало прозаически.
XXXV, 6-8 - Ко мне забредшего соседа... - Работая в 1824-1825 гг. над 'Борисом Годуновым', П читал его А. Н. Вульфу (ср. в дневнике Вульфа: '...в глазах моих написал он и 'Бориса Годунова...' - цит. по: Пушкин в воспоминаниях современников, т. 1, с. 421). Вульф Алексей Николаевич (1805-1881) - сын соседки и приятельницы П, тригорской помещицы П. А. Осиповой, в период михайловской ссылки П - дерптский студент. Во время посещения Тригорского Вульф приятельски сошелся с П и познакомил его в 1826 г. с Языковым. Вульф оставил дневник, богатый сведениями о П (см.: Вульф А. Н. Дневник. М., 1929).
Строфа XXXV, рассчитанная на то, чтобы вызвать у читателей иллюзию полного и непосредственного автобиографизма, на самом деле подчинена художественным законам литературной полемики и в этом отношении определенным образом стилизует реальный пушкинский быт. Позже Б. Федоров, как писал П, 'выговаривал' ему за то, что он 'барышен благородных и вероятно чиновных назвал девчонками (что, конечно, неучтиво), между тем как простую деревенскую девку назвал девою:
В избушке распевая, дева
Прядет
(XI, 149)'.
В комментируемой строфе проявляется та же стилистическая тенденция: простонародный быт трактуется как поэтический, а дворянский дается средствами фамильярно-сниженной стилистики. Соответственно сдвигаются характеристики няни и соседа. Слово 'подруга' в поэтической традиции тех лет окрашено было в тона литературности, лиризма и звучало возвышенно:
И дева юная во мгле тебя искала
И именем своим подругам называла
(II, 1, 157),
Ей нет соперниц, нет подруг
(III, 1, 287);
Подруга возраста златого,
Подруга красных детских лет...
(I, 171).
Слово 'подруга' обычно у П в метафорическом употреблении как поэтический адекват выражения 'постоянная спутница': 'Задумчивость ее подруга', 'подруга думы праздной', 'на праздность вольную, подругу размышлений'. Наконец, это определение музы:
А я гордился меж друзей
Подругой ветреной моей
(VIII, III, 13-14).
Применение слова 'подруга' к старушке няне, крестьянской женщине, звучало как смелый поэтизм, утверждение права поэта самому определять эстетические ценности в окружающем его мире (тот же стилистический эффект в стихотворении 'Подруга дней моих суровых' - III, 1, 33). Одновременно П демонстративно снизил образ 'соседа': в бытовой реальности михайловской ссылки поэт мог читать 'Бориса Годунова' лишь людям типа Вульфа или Языкова, слушателям, напряженно заинтересованным (один был философски и эстетически образованным человеком, другой - поэтом, влюбленным в русскую старину) и лгало напоминающим случайно забредшего увальня-соседа. В авторском 'я' этой строфы выступают черты литературного стереотипа писателя-графомана, который ловит слушателей и 'душит' их своими декламациями. Тема эта получила развитие в следовавшей за ней в первом отдельном издании следующей, XXXVI строфе, которая в печатном тексте издания 1833 г. оказалась опущенной, в результате чего строфа XXXVII получила сдвоенный номер.
Уж их далече взор мой ищет,
А лесом кравшийся стрелок
Поэзию клянет и свищет,
Спуская бережно курок.
У всякого своя охота,
Своя любимая забота:
Кто целит в уток из ружья,
Кто бредит рифмами, как я,
Кто бьет хлопушкой мух нахальных,
Кто правит в замыслах толпой,
