собственными крепостными или отечественными мастерами.
VIII. IX. X - В черновых рукописях (беловые рукописи этой главы сохранились лишь в незначительной степени) вместо пропущенных строф имелся текст:
VIII
[Но] раз вечернею порою
Одна из дев сюда пришла
Казалось - тяжкою тоскою
Она встревожена была
Как бы волнуемая страхом
Она в слезах пред милым прахом
Стояла, голову склонив
И руки с трепетом сложив
Но тут поспешными шагами
Ее настиг младой улан
Затянут - статен и румян
Красуясь черными усами
Нагнув широкие плеча
И гордо шпорами звуча.
IX
Она на воина взглянула,
Горел досадой взор его,
И побледнела [и] вздохнула
Но не сказала ничего
И молча Ленского невеста
От сиротеющего места
С ним удалилась - и с тех пор
Уж не являлась из-за гор
Так равнодушное забвенье
За гробом настигает нас,
Врагов, друзей, любовниц глас
Умолкнет - об одно[м] именье
Наследник[ов] ревнивый хор
Заводит непристойный спор
(VI, 419-421)
8 - Улан умел ее пленить... - Улан - кавалерист, служащий в уланском полку (один из видов легкой кавалерии). В сознании П улан представлялся естественной парой уездной барышни. Ср. в письме П, В. Нащокину 24 ноября 1833 г.: 'Жена была на бале, я за нею поехал - и увез к себе, как улан уездную барышню с именин городничихи' (XV, 96). Ср.: 'Уланы, ах! такие хваты...' (Лермонтов. 'Тамбовская казначейша').
XIX, 12 - И столбик с куклою чугунной... - Статуэтка Наполеона.
XXI, 5 - И в молчаливом кабинете... - Выражение 'молчаливый кабинет' встречается в EO дважды (ср.:
И в молчаливом кабинете
Ему припомнилась пора,
Когда жестокая хандра
За ним гналася в шумном свете
(VIII, XXXIV, 9-12).
Выражение это, запомнившееся П, впервые употребил Воейков в 'Послании к жене и друзьям'. Внимание поэта на него, видимо, было обращено рецензией Семена Осетрова (псевдоним Ореста Сомова) в 'Вестнике Европы', в которой в резком тоне анализировалась очень задевшая П статья Воейкова о 'Руслане и Людмиле' и параллельно делался ряд язвительных замечаний о собственных стихах Воейкова:
'...Одинокий
И молчаливый кабинет,
От спальни столь далекий.
В разборе поэмы г-на Пушкина сказано было но поводу выражения дикий пламень, что мы скоро станем писать: ручной пламень, ласковый, вежливый пламень [...] если можно сказать: одинокий и молчаливый кабинет, то почему же не написать: сам-друг, сам-третей кабинет: шумливый, бранчливый кабинет?..' ('Вестник Европы', 1821, № 4, с. 298; курсив везде О. Сомова).
XXII - Время работы П над серединой седьмой главы (апрель 1828 г., подробнее см. в разделе 'Хронология работы Пушкина над романом') совпадало со сложными процессами в творчестве П. В сознании поэта боролись две - в этот период противоположные и не находившие синтеза - тенденции. Первая из них - стремление к историзму, которое толкало П к принятию объективного хода исторических событий в том виде, в каком они даны в реальной действительности. С этих позиций требования, предъявляемые отдельной личностью к истории, третировались как 'романтизм' и 'эгоизм'. Не лишенные оттенка 'примирения с действительностью', такие настроения давали, однако, мощный толчок реалистическому и историческому сознанию и определили целый ряд антиромантических выступлений в творчестве П этих лет (от 'Полтавы' и 'Стансов' (1826) до заметки о драмах Байрона). Однако пока еще подспудно, в черновиках и глубинах сознания зрела мысль о непреходящей ценности человеческой личности и о необходимости мерить исторический прогресс счастьем и правами отдельного человека. 'Герой, будь прежде человек' (1826) (VI, 411). 'И нас они [домашние божества. - Ю. Л.] науке первой учат Чтить самого себя' (1829) (III, 1, 193), 'Оставь герою сердце! Что же Он будет без него? Тиран...' (1830) (III, 1, 253) - такова цепь высказываний, которая закономерно приведет к 'Медному всаднику' и 'Капитанской дочке'. На скрещении двух тенденций образ Онегина получал неоднозначное толкование. Очевидно, был момент, когда П собирался полностью оправдать героя. Такой подход требовал показа Онегина в противоречии со средой и веком, что подразумевало введение ряда существенных эпизодов. Видимо, так и планировал автор, когда в конце отдельной публикации шестой главы (1828 г.) поставил: 'Конец первой части' - и, переплетя первые шесть глав в единый конволют, приступил к подготовке их издания отдельной книгой (см.: Томашевский Б. Поправки Пушкина к тексту 'Евгения Онегина'. - Пушкин, Временник, 2, с. 8-11). К этому моменту размышлений П, видимо, относится работа над 'Альбомом Онегина', который должен был начинаться после XXII строфы, и над первым вариантом описания онегинской библиотеки. И альбом, и состав библиотеки должны были раскрыть перед Татьяной неожиданный, особенно после убийства Ленского, образ героя как доброго человека, который сам не догадывается о том, что он добр:
И знали ль вы до сей поры
Что просто - очень вы добры?
(VI, 615).
Одновременно перед ней должна была раскрыться пропасть между Онегиным и окружающим его обществом. (Ср.: Макогоненко Г. 'Евгений Онегин' А. С. Пушкина. М., 1971, с. 174). Вполне вероятно (хронологически это подтверждается), что к этому моменту относились и сюжетные замыслы, которыми П поделился на Кавказе с друзьями летом 1829 г. М. В. Юзефович вспоминал: '...он объяснял нам довольно подробно все, что входило в первоначальный замысел, по которому, между прочим, Онегин должен был или погибнуть на Кавказе, или попасть в число декабристов' (Пушкин в воспоминаниях современников, т. 2, с. 107). Следует отметить, что воспоминания Юзефовича отличаются большой точностью и осведомленностью. Так, он задолго до пушкинистов отверг версию Анненкова о так называемых 'стихах Ленского' - произвольной попытке связать с текстом EO некоторые пушкинские элегии (см.: Оксман Ю. Г. Легенда о стихах Ленского. (Из разысканий в области пушкинского печатного текста). - Пушкин и его современники, XXXVII. Л., 1928, с. 42- 67). Юзефович говорит о 'декабристском' варианте сюжета как об уже отвергнутом к лету 1829 г.
В окончательном тексте седьмой главы победил другой вариант трактовки образа героя - острокритический, разоблачительный, раскрывающий его связь, а не конфликт со средой и эпохой и
