– Да, вроде слышал, – сказал Уэндалл.
– Вроде? – натянуто переспросил мистер Моффат.
– Ну…
Уэндалл потянулся к манометру и постучал по нему ногтем. Ничего не произошло. Пробурчав что-то, он развернулся и пошел в комнату с электродвигателем. Моффат поднялся и на цыпочках последовал за ним.
– По мне, так он совершенно мертвый, – заключил Уэндалл.
– Надеюсь, что так.
Мистер Моффат почувствовал, как начинают дрожать руки.
Звук органа не должен быть навязчивым во время сбора пожертвований, он призван лишь служить фоном для звяканья монет и шороха банкнот. Мистер Моффат прекрасно это знал. Ни один человек не чувствовал музыку тоньше.
Однако сегодня утром…
Диссонансы совершенно точно не были его виной. Мистер Моффат редко ошибался. Клавиши сопротивлялись, дергались от его прикосновений словно живые – или же это все его воображение? Аккорды бледнели до бесцветных октав, а спустя миг наполнялись звуком – разве это его вина? Старик сидел окаменев, прислушиваясь к неровному музыкальному гулу в воздухе. Когда совместное чтение закончилось и он снова включил орган, тот как будто стал навязывать ему свою волю.
Мистер Моффат повернулся, чтобы сказать что-то кузену.
Неожиданно стрелка еще одного прибора прыгнула с меццо на форте, и громкость увеличилась. Старик почувствовал, как сводит мышцы живота. Бледные руки отпрянули от клавиш, и на секунду осталось только приглушенное шарканье служек и звук падающих в корзинки монет.
Затем руки Моффата вернулись на клавиатуру, и сбор пожертвований снова был приглушен и облагорожен. Старик заметил, как лица прихожан с любопытством поднимались кверху, и он страдальчески поджал губы.
– Послушай, – сказал Уэндалл, когда сбор пожертвований подошел к концу, – а откуда ты знаешь, что это не ты?
– Потому что это не я, – прошептал в ответ старик. – Это он.
– Безумие какое-то. Но если бы тебя здесь не было, он был бы просто хитроумной, но мертвой конструкцией.
– Нет, – покачал головой Моффат, – нет. Он гораздо больше.
– Послушай, ты говорил, тебя беспокоит то, что от него хотят избавиться.
Старик что-то проворчал.
– Так вот, – продолжал Уэндалл, – мне кажется, ты делаешь все это сам, но бессознательно.
Старик задумался над этим. Конечно, орган просто инструмент, он это знает. И звуками управляют его собственные руки и ноги. Без них орган был бы, как сказал Уэндалл, просто хитроумной конструкцией. Трубы, рычаги, неподвижные ряды клавиш, кнопки, педали и сжатый воздух.
– Ну, что скажешь? – спросил Уэндалл.
Мистер Моффат посмотрел на неф.
– Время для «Благословения», – сказал он.
Посреди «Благословения» выдвижной рычаг громкости выскочил, и, прежде чем трясущаяся рука Моффата задвинула его обратно, воздух вздрогнул от громового аккорда, церковь наполнилась всепоглощающим дрожащим звуком.
– Это не я! – просипел он, когда «Благословение» кончилось. – Я видел, рычаг выскочил сам!
– Я не заметил, – сказал Уэндалл.
Мистер Моффат посмотрел вниз, где священник начал читать слова следующего гимна.
– Надо остановить службу. – Голос Моффата дрожал.
– Мы не можем.
– Но что-то вот-вот произойдет, я чувствую.
– Что может произойти? – фыркнул Уэндалл. – В худшем случае прозвучит пара фальшивых нот.
Старик сидел напрягшись и глядел на клавиши. Сцепленные руки лежали на коленях. Затем, когда священник начал читать гимн заново, мистер Моффат заиграл вступительную фразу. Прихожане встали и, после тишины длиной в мгновение, принялись петь.
На этот раз произошедшего не заметил никто, кроме мистера Моффата.
Звук органа обладает тем, что называется инертностью, объективной характеристикой. Органист не в силах изменить качество звука, это попросту невозможно.
Однако мистер Моффат явственно услышал в музыке собственное беспокойство. По спине прошел холодок дурного предчувствия. Он служил органистом тридцать лет. И изучил этот орган лучше всех. Пальцы помнили каждую клавишу, а уши знали каждый звук.
