— Товарищ Сталин, у меня при себе бланки на арест. Разрешите заполнить?
— Заполняйте, товарищ Вышинский! Арестовывать будешь ты, Жихарев. Сейчас подъедут Молотов с Калининым. Сочиним бумаги об освобождении Ежова от должности наркома внутренних дел. На его место поставим Берию.
Когда Пашка вернулся на Лубянку, Ежова в наркомате уже не было. Жихарев сформировал несколько оперативных групп. Они поехали забирать Фриновского, других заместителей наркома, начальников управлений. За Ежовым отправился сам Жихарев. Дверь ему открыла Евгения Соломоновна.
— Что с ним, Павел? — шепотом спросила она в прихожей. — Приехал из наркомата уже под градусом — и сразу за бутылку схватился!
— Ничего! Сейчас протрезвеет! — бросил ей Пашка.
Ежов сидел в кабинете в одной майке. Подперев голову рукой, он пытался петь какую-то мелодию. Перед ним стояла початая бутылка коньяка.
— Николай Иванович, вас приглашает нарком внутренних дел, — улыбнулся ему Жихарев.
— Какой еще нарком? Я — нарком!
— Уже не ты, а Лаврентий Павлович Берия. Ты, Николай Иванович, — арестованный. В Загородной тюрьме тебя заждались.
Оперативники взяли Ежова под руки и вытряхнули из кресла. В заднем кармане галифе обнаружили вальтер, из которого Ежов застрелил Блюхера. В столе нашли никелированный браунинг. Ежов начал трезветь. В этом помог ему Пашка, выплеснув в лицо арестованного стакан воды.
— Как вы смеете?! Что за хамство?! Вы, что пьяны, Павел?! — закричала Евгения Соломоновна, вошедшая в кабинет.
— Пьян ваш муж — бывший нарком. Мы его забираем, и он должен быть трезвым. Сегодня будет обыск, а завтра съезжайте с квартиры! Уж больно шикарно вы устроились, — бросил ей Пашка.
На Ежова натянули шинель, споров с нее петлицы с маршальскими звездами, и дав по шее, повели в машину.
— Сволочи! Вы даже не дали человеку одеться! — обрела дар речи Евгения Соломоновна.
— В тюрьме ему что-нибудь подберут! — захлопнул дверь Жихарев.
Загородная тюрьма в Марфино была детищем Ежова и отличалась строгостью порядков. В нее заключали наиболее опасных для режима людей. В камерах разрешалось только лежать. Матовые стекла на окнах, убранных в двойные решетки, не позволяли определить: какое время суток на дворе. Находившимся в камерах запрещалось разговаривать друг с другом. Малейшее отклонение от требований администрации приводило в карцер — окрашенный в белый цвет бокс с ослепительным освещением, в котором можно было только стоять. Передачи для находившихся в этой тюрьме не принимались, какие- либо справки об узниках не давались.
В эту тюрьму привезли ее создателя. Берия уже ждал в наркомовском кабинете.
— Ну, что, Николай Иванович, садился — бодрился, срал-срал и упал? — приветствовал Берия Ежова вопросом, который бывший нарком любил задавать арестованным.
Ежов уже протрезвел, но все еще не мог поверить, что за его арестом стоит сам Хозяин.
— Дайте мне позвонить товарищу Сталину! — попытался командовать он.
— Дайте ему по зубам! — велел Лаврентий.
Пашка сделал шаг в сторону Ежова.
— Паша, Пашенька! Неужели ты меня ударишь? — заметался тот.
— Еще как ударю, Николай Иваныч! — осклабился Жихарев и двинул бывшего наркома в челюсть, вложив в удар всю накопившуюся ненависть к еще недавно всесильному временщику.
Ежов пролетел пару метров по воздуху и упал в подставленные руки оперов. Те высоко подбросили Николая Иванович вверх и расступились в стороны. Почти без звука упал легонький Ежов на пол. «Освежите и переоденьте его!» — приказал Лаврентий. На бывшего наркома вылили ведро воды и выволокли из кабинета. За дверью раздались крики. Через несколько минут Николая Ивановича снова ввели в кабинет. Он держался за мошонку. Под левым глазом и на правой щеке узника красовались свежие синяки. Старые красноармейские галифе доходили ему до груди. До колен болтались рукава поношенной гимнастерки. Завершали картину разбитые ботинки сорок пятого размера. Молча выплюнул Ежов выбитые зубы.
— Зубы ему выбил, так он их выплевывать начал, — доложил один из оперов. — Пришлось назад в рот вставить.
— Пусть без зубов ходит, — усмехнулся Берия. — Они ему больше не понадобятся.
— Лаврентий! Я подпишу все — только не бейте! — захныкал Ежов.
— Поумнел Николай? Давно пора! Вот протокол, где ты признаешься в подготовке покушения на жизнь товарища Сталина с целью захвата власти и установления твоей диктатуры.
— Что ты? Я — против товарища Сталина? Это — абсурд!
— Значит, не поумнел. Положите его на лавку и снимите с него ботинки! — приказал Берия.
Ежова положили на лавку лицом вниз. На его ноги сел один из следователей и крепко впился в голени.
— Специально для тебя припас, Николай, — взялся Берия за бамбуковую палку.
Со свистом легла она на пятки Ежову. «И-и-и!» — завизжал подследственный. На двадцать пятом ударе он сдался. Всхлипывая и утирая кулачком
