Я выпил стопочку для приличия и стал выкручиваться, чтобы и не пить и хозяина стола не обидеть. И в самый разгар застолья пришлось сваливать, летун стал чрезмерно настойчив до: «Ты меня уважаешь?» Удостоил осуждающего взгляда Кадета, сливавшего в себя стопку за стопкой, прошёл до стоянки нашего транспорта, взял медвежью шкуру и пошёл к ближайшему пригорку с редкими кустами какими-то на нём.
Расстелил шкуру, завалился на неё, положив голову медведя под свою. И стал любоваться закатом через солнцезащитные очки. Очки, кстати, были очень похожи на те, в которых Сталлоне снимался в фильме «Кобра». Сам фильм я не помнил, но у меня плакат этот год висел в комнате.
— Виктор Иванович! — услышал я голос докторши.
Я откликнулся. Она подошла, присела на медвежью шкуру по моему приглашению, скромно поправляя юбку, потупив взор.
Сама пришла. Решила взять инициативу в свои руки?
Сидит, молчит. Я так же молча лежу. А что говорить? Мы взрослые люди. И так понятно, что произойдет. Зачем слова? Преумножать ложь?
Я протянул руку и погладил такое родное лицо. Как же она похожа на мою жену! Докторша, как котёнок, потерлась щекой о мою руку. И кинулась на меня, целуя.
Она лежала у меня на груди, пальчиками поглаживая шрамы. Я, лёжа, курил.
— Как порядочный человек, я теперь обязан тебе предложить стать моей женой, — сказал я, выпустив дым в куст.
Она укусила меня:
— Ночью вы все готовы жениться, а утром — знать не знаю?
— Я не все. Я — серьёзно.
— Не надо, Витя. Меня всё устроит. И военно-полевой женой. И вообще никем.
— Экая ты покладистая!
— Обижусь.
— На обиженных воду возят. Ты мне лучше скажи, почему к Даше не ревновала?
— Ревновала. И ещё как! И сейчас ревную. Её ты — полюбил. А я — так, чтобы опустевшее место заполнить. Думаешь, я не вижу? Вижу! И — согласна. А Даша мне сразу сказала, что ты и она — временно. И я — ждала.
Она села. Красивая, стройная. Не худосочная вобла, как принято в моё время, а в «мясе», спортивная, как я люблю. Я тоже сел, переложил копну тёмных волос с груди за спину. Незачем прятать красоту.
— Витя, я вся перед тобой. У ног твоих. Не спеши слова и предложения бросать. Детей у меня никогда не будет, даже Даша не смогла ничего сделать. Вырезанное — не вылечишь.
Я убрал её руки с её паха. С недавних пор я очень хорошо видел в темноте, света звёзд и луны хватало, чтобы разглядеть шрам у неё на животе. Она заплакала, я поднял её лицо, губами снял слёзы с её лица.
— После войны миллионы детей останутся без матерей и отцов. Сколько детей ты сможешь обогреть и приласкать? На скольких хватит тепла твоего сердца?
Я её повалил, стал целовать.
— Ты сможешь воспитывать чужих детей?
Я не ответил. Ответил, но не словами. И ей тоже стало не до слов.
Разбудил нас Громозека.
— Не замёрзли, голубки?
— Медвежья шкура оказалась очень тёплой. Хотя ещё пахнет зверем. Отвернись, бесстыдник! И не смей пялиться на мою жену.
Ухмылка сползла с лица осназовца, он посмотрел на удивлённую докторшу.
— Вот даже как!
— Именно так!
— Тогда поздравляю!
— Благодарю. Свали!
