Колени Дабао ослабели еще сильнее, а тело, напротив, медленно напряглось.
Его инвестиции были поистине микроскопическими по сравнению с теми цифрами, что рапортовали сегодня все эти чжухоу[95], и он не решался озвучить сумму.
– Можно пока не говорить? – спросил он.
– Ну хорошо. Но все-таки лучше назови хотя бы приблизительную цифру.
Боковым зрением Дабао окинул Восьмиглазого, который тихонько посмеивался и перемигивался с соседом. Колени его вмиг окрепли, лежавшая сверху рука сжалась в кулак, шея напряглась, и он громко сказал:
– Миллион!
Он сам не знал, почему вдруг выпалил именно эту цифру. Изначально он планировал вложить только четыреста тысяч, максимум пятьсот пятьдесят, это и было все его состояние. Досказав, он почувствовал приступ неуверенности в себе, какая бывает, когда только-только выплавишь целую печь чугуна, – дыхание сбивается, взгляд искрится, но вместе с тем не остается никаких сил.
Послышался смешок, прозвучавший особенно громко. Злобный смешок, почти что насмешка. Дабао метнул на звук колючий взгляд, который вонзился прямо в лицо Восьмиглазому. Смешок моментально застыл.
После недолгой, но неловкой заминки Ван Циншэн весело сказал:
– Немало, уже немало. Дабао – человек основательный, уже был таким в нашей деревенской производственной бригаде, говорил всегда мало, не пустословил. Верно же?
Дабао кивнул. Он внезапно ощутил, что в сердце поднялась крошечная волна симпатии, даже признательности к Ван Циншэну, и взгляд его потеплел. Под конец с какими-то докладами выступили еще двое, но он их не слушал, всецело поглощенный мыслями о том, где в своем выступлении был неправ и где наговорил неподобающего, а еще о том, что Ван Циншэн в чиновничьих кругах уже столько лет провел и как будто немного изменился, но в чем заключалась эта перемена, он никак не мог уловить.
Собрание закончилось, и Дабао ушел первым, в одиночестве. Когда он миновал главные ворота, его неожиданно окликнули. Он обернулся и увидел, что позади шеренги кустов стоит Хуэй Маото и машет ему рукой. Дабао свернул к нему, и они вдвоем уселись у подножия зарослей. Хуэй Маото достал пачку сигарет и нетерпеливо спросил:
– Ну как?
Он прождал здесь весь день в ожидании результата. Дабао глубоко затянулся и после долгой паузы мрачно ответил:
– Никак!
И в общих чертах рассказал о собрании.
– Ты не разглядел, что внутри проблема? – возбужденно воскликнул Хуэй Маото. – Они же на нас намордник надевают!
Дабао понимал, что «надеть намордник» означает соорудить ловушку и завлечь в нее жертву, но не хотел признавать, что был настолько глуп, что поддался, это было очень унизительно.
– Я тоже заподозрил, что они в сговоре, – сказал он. – Но только заподозрил.
– Ни к чему подозревать, это совершенно точно так, – ответил Хуэй Маото. – Не только сговорились, но еще и все заранее спланировали.
И Хуэй Маото изложил свои доказательства, задав подряд несколько вопросов «почему»! Он сказал, что люди в курсе, насколько беден Восьмиглазый, и что он не может себе позволить купить даже сигарет, откуда же у него пятьдесят миллионов на инвестиции? Почему он осмелился так заливать? Он также сказал, что во всем городе и миллионеров-то немного, откуда же вдруг взялись эти толстосумы с десятками миллионов, которые рассказывают истории, в которые сам черт не поверит, но почему же в них верят люди? Почему Восьмиглазый не только ввязался в спор за этот участок, но у него еще и хватило совести явиться на собрание, которое устроило правительство?
– Так скажи, почему? – спросил Дабао.
Хуэй Маото хотел было ответить, но прикрыл рот. Сквозь кусты они увидели, как из ворот земельного комитета выходит толпа людей; Ван Циншэн и люди из правительства порознь сели в две машины и растворились так же быстро, как струйка дыма в воздухе. Восьмиглазый шел позади шайки «предпринимателей», провожая начальство со склоненной головой и вытянутыми по швам руками, и стоял так до тех пор, пока машины не исчезли без следа. После этого они вместе отправились в город.
Хуэй Маото и Дабао следовали за ними на порядочном отдалении.
– Я знаком с тем долговязым, о котором ты говорил, – сказал Хуэй Маото. – Мы виделись в городе, в гостинице «Цзычжу». Этот жулик повадился есть и пить на халяву, не знаю, и как Восьмиглазого угораздило с ним связаться?
– Стоит ему рот открыть, как сразу видно, что негодный человек, – заметил Дабао.
– Знающие люди его в грош не ставят, – продолжил Хуэй Маото, – а те, кто не в курсе, обычно считают, что он сокровище какое-то. Пустобрех еще тот, проврется везде, куда ни пойдет, а живет привольней, чем я, – живет в гостинице, катается на машине с водителем, рыбу-мясо кушает да женихается каждую ночь.
