– Чего такое?
– Че-то болит. Может, вывих небольшой. Надо домой скорей, и льда. Или снега.
Теперь в санки посадили Рабиновича, и его повезли домой с гиканьем Радлова с Ермолаевой – санитарный поезд.
В номере каратист профессионально осмотрел ногу Рабиновича и сбегал за льдом, то есть просто отколупал его на улице от сосулек – местность он уже успел изучить.
– Да что ж такое, Рабинович! – орала Радлова. – Нам глинтвейн надо варить! А тут ты со своей ногой.
Вывих оказался небольшой. Рабинович даже мог ходить, но недалеко и осторожно.
Каратист-одноклассник Тимофеев тоскливо оглянулся вокруг себя.
– Хорошо тут у вас! – завистливо сказал он. – Глинтвейн варите, салат делаете, все дела.
Видимо, его подружка, медленно выходящая из депрессии, все еще спала беспробудным сном. А возможно, лекарство, которое она приняла, было не таким уж заурядным. А возможно, это было даже не лекарство.
– Ребят, а можно, я к вам приду? Новый год мы с ней встретим там, у себя, и потом я к вам приду? – умоляюще произнес Тимофеев.
…Ему, конечно, разрешили.
Наконец девицы приступили к самому главному. Радлова вылила в кастрюлю три бутылки вина, зажгла плиту и поставила кастрюлю на маленький огонь. Все восхищенно собрались кругом и смотрели на процесс.
Поэт Рабинович достал из кармана пальто привезенную из Москвы бутылку водки.
– Может, старый год проводим? – ласково сказал он.
Но Радлову и Ермолаеву нельзя было отвлечь от глинтвейна.
Раздался резкий запах горячего вина, и они стали бросать в кастрюлю все – дольки мандарина, корицу, гвоздику и жженный на ложке сахар. Радлова размешивала варево, иногда пробуя его, и при этом смешно дула на ложку.
Все тут же стали орать какие-то глупости.
Рабинович читал стихи.
В этот момент открылась дверь, и вошел Иван Дроздов с собакой и девушкой в синих колготках. Собака страшно залаяла, а девушка опять на нее страшно заорала. Здоровенная овчарка поджала хвост и быстро легла под стол. Дроздов начал руководить приготовлением глинтвейна.
– Девчонки! – громко и важно сказал он, не сняв даже дубленки. – Да что же вы делаете? Сахар добавляют потом! Сейчас водку!
Он взял бутылку и тупо вылил в кастрюлю почти половину. Стало тихо. Рабинович побледнел и сказал, что он не пьет сухого вина.
– Да ладно! – отмахнулся Дроздов. – Я еще потом достану. Главное – это правильный вкус.
Радлова же настолько остолбенела, что не могла даже говорить, не то что ругаться.
Еще до Нового года пришел каратист Тимофеев со своей слегка замедленной в движениях девушкой.
Он сразу залебезил и попросил накормить девушку салатом, «а то она целый день уже ничего не ест». Радлова недовольно отложила миску салата, и девушка с аппетитом, молча и сосредоточенно приступила к поглощению пищи.
Места в комнате стало уже не хватать.
Я выпил немного водки и окончательно обалдел.
Лица, руки, глаза, окна, двери и даже главные мгновения моей недолгой жизни – все весело кружилось перед глазами.
Мне хотелось немедленно лечь, но было стыдно перед Радловой.
– Послушайте, – сказал я, – сейчас самое подходящее время для Нового года. Потом будет уже хуже. Давайте встретим его сейчас. Куранты отсчитаем сами. Все равно телик не работает, я проверял. А часы врут. Какая разница? А? Давайте?
И вот тогда Радлова начала разливать глинтвейн.
Она делала это медленно, стараясь не пролить ни капли.
Все взяли свои посудины – кто чашку, кто стакан – и выскочили на улицу.
– Один! – сказал я тихо.
– Два! – заорали Радлова и подруга Ермолаева.
– Три! – поддержали их Иван Дроздов с девушкой и собакой.
– Ребят, подождите! Можно, я прочитаю стихи? – закричал поэт Геннадий Рабинович. – Все равно все понарошку, давайте сделаем паузу.
Его кинули в сугроб, и он неожиданно затих.
– Четыре! – заорали все хором, и громче всех – девушка под кайфом, которая пришла вместе с Тимофеевым.
– Пусть все у всех будет хорошо! Пять! – закричал я.
– Пусть у меня не будет депрессии! Шесть! – завизжала девушка, которая была с Тимофеевым.
– Пусть мне дадут черный пояс! Семь! – закричал Тимофеев.
