– Ага, – сказал я озадаченно, – даже вот так?.. Как и у вас, где даже императора заставляют ходить строго по правилам, выработанным много тысяч лет назад?
Она произнесла тихим голосом:
– Ваше величество, все смотрят на императора.
– Так есть же на что посмотреть, – ответил я. Она улыбнулась сдержаннее, понимает, что хочу оттянуть, а то и увильнуть от какой-то неприятной новости. – А что во мне, таком нарядном, не так?
– Ваш наряд слишком прост, – заметила она, – но я не о наряде. Как ведет себя император, так стараются держаться и все при дворе. А со двора мода, обычаи и вообще вся культура – все-все медленно расползается по империи…
– Ну-ну, – подбодрил я. – Герцогиня, что-то я не замечал за вами нерешительности.
Она улыбнулась, но я видел, что все еще колеблется.
– Ваше величество, мне тоже не нравится говорить неприятные или не слишком удобные вещи. С другой стороны, если мы, ваши соратники, будем только о приятном…
Я тяжко вздохнул.
– Герцогиня, вы же все понимаете. Говорите нужное, я пойму. И, может быть, даже не вдарю.
– Вы уже говорили, – продолжила она смиренным голосом, – что не придаете значение этикету. Дворцовому этикету. Так ведь?
– Но не борюсь, – напомнил я. – Нельзя отнимать у людей такую важную цель жизни, как пудрить головы и красить губы! Даже мужчинам.
Глава 4
Она постаралась подавить вздох облегчения, все еще не совсем верит, что я настолько толерантен, хотя император с высоты трона вообще-то и должен видеть поверх голов дальше других, а также прощать многие дурости, иначе останется без подданных.
– Ваше величество, как это… великодушно.
– Я такой, – буркнул я. – Сам удивляюсь своей красоте и скромности.
Она мягко улыбнулась.
– Значит, вам не составит труда в интересах дела придерживаться дворцового регламента?..
– Смотря какого, – ответил я с понятной настороженностью.
– Ваше величество, – воскликнула она, – разве посмею посягать на ваши планы? Я только о внешней стороне! Как сами уже заметили, в империи все выродилось в строгое соблюдение неких древних правил, часть которых давно потеряла смысл, но к ним остается великое почтение из-за их сакральной древности.
– Согласен, – ответил я настороженно. – Насчет потери смысла. Одна дурь.
– Более того, – продолжила она, – правила продолжают усложняться. Это как бы придает жизни упорядоченность. Чем правила замысловатее, тем мы сами вроде бы совершеннее и сложнее.
Я покачал головой.
– Герцогиня… вы меня уже не удивляете, а изумляете. Так точно все сформулировать, а ведь вы не вне, как мы, а внутри!
Она ответила смиренно:
– Ваше величество, я изо всех сил стараюсь понять ваши ценности и смотреть с вашей точки зрения. Вы мой повелитель, и от вашей успешности зависит как моя жизнь, так и тех, кому оказываю поддержку.
– Так в чем сделать уступку?
– В пустяках, – ответила она. – Здесь гораздо больше придают значение, какой бант повязать утром, а какой днем, чем реформе налогов или перевооружению армии. А вам всем, как я уже поняла, абсолютно безразлично, какого цвета ремнем подпоясаться, что для наших лордов чуть ли не равно потере всех земельных владений!
Я вскинул ладонь.
– Хорошо, герцогиня. Вы меня убедили. С завтрашнего утра подумаем, какие мелочи примем и применим, а какие отложим на потом.
Она улыбнулась с таким радостным лицом, даже ликующим, словно я пообещал сделать ее вечно молодой.
– Спасибо, ваше величество!.. Вы увидите, как крохотные уступки местным обычаям приносят огромные выгоды.
Я объяснял императору Скагерраку, какой он дурак, а я вот замечательный и умный, когда с неохотой начал выныривать из глубин сна и ощутил, что не Скагерраку на эшафоте надеваю петлю на шею, а придерживаю разогретое постельным жаром роскошное плечо спящей женщины.
Голова герцогини на моем предплечье, спит тихо, без привычного женского храпа, лицо выглядит даже моложе, чем когда густо покрыто толстым слоем румян, пудры и краски.
Осторожно начал высвобождать руку, герцогиня тут же распахнула глаза, в них мелькнуло смущение.
